Кадмус выходит из меня и прислоняется спиной к стенке грузовика, подтягивая колени. Он поглаживает свой череп взад-вперед, и я понимаю, что с ним не все в порядке. Несмотря на наркотики, что-то большее и темное завладело им. Что-то более могущественное.
Единственное, что может отвлечь меня от ненависти к самому себе прямо сейчас.
— Кадмус?
Нахмурив брови, он смотрит вдаль, как будто снова потерялся в другом мире.
Боль в моей груди почти сильнее, чем та, что пронзила мое лоно, когда я смотрю, как он тоже ломается.
— Прости, что… заставила тебя пройти через это.
— Ты не та, кто это сделал. Его глаз дергается, и он поводит плечом.
— Это мое искупление за все ошибки, которые я совершил. Вот как Бог наказывает меня. Напоминая мне, что я меньше чем слабак.
— Ты не слаб. Ты один из самых сильных мужчин, которых я когда-либо знала.
— Ты спрашивала о моих шрамах. Там, у водопада. Он проводит запястьем по глазам и принюхивается.
— Шолен не оставлял мне этих шрамов. Я сделал это с собой.
— Зачем тебе это делать?
— Они хотели отправить меня обратно в туннели, но я отказался. Поэтому они поместили меня в изолятор. Потирая рукой затылок, он качает головой.
— Они кое-что знают. Вещи, о которых я никогда не говорил. Я не знаю как, но они знают.
Вот где он рассказывает мне правду. Тайна того, что с ним случилось, и часть меня не готова. Не после того, что мы только что сделали, но я должна знать. Я должна знать, что с ним случилось. Как они могли превратить такого сильного и непревзойденного Альфу в сломанную оболочку человека.
— Какие вещи они знают?
Нахмурившись, он отводит взгляд, и на мгновение мне кажется, что он снова все испортит. Запечатывает хранилище, чтобы я никогда не была посвящена в те темные тучи, которые постоянно омрачают его ясные глаза. Крошечные трещинки его страдания проступают в подергивании его лица, как будто он отчаянно пытается сдержать эмоции.
— В моем улье, когда мне было около тринадцати лет, мне нравилась девушка. Ей было, может быть, пятнадцать или шестнадцать. Слезливая улыбка проливает немного света на мрачное выражение его лица.
— Я ей тоже нравился. Но мой старик был гнилым ублюдком. Он тоже положил на нее глаз. Нога все еще согнута перед ним, он сидит обнаженный и уязвимый, раскрываясь передо мной.
— Итак, однажды ночью мы улизнули и встретились под звездами. Она научила меня кое-чему о небе и созвездиях. И как целоваться. Опустив взгляд, он перебирает свои пальцы, как будто нервничает.
— Мой старик нашел нас. Он и пара приятелей. Он сказал, что я слишком маленький и тощий для такой женщины, как она. Губы подергиваются, он поднимает взгляд достаточно, чтобы показать отвращение, окрашивающее его лицо.
— Они изнасиловали ее у меня на глазах. Я не мог ей помочь. Все, что я мог сделать это было слушать ее крики, когда каждый из этих ублюдков по очереди трахался с ней. И когда мой старик закончил, он сказал мне, что она достаточно слаба, чтобы я мог овладеть ею. Из его глаз выкатывается слеза, блестя на щеке.
— Я пролежал с ней всю ночь под этими звездами, обнимая ее, когда она плакала у меня на груди. А утром я нашел ее лежащей рядом с пустынным терновым яблоком. Рядом с ней обломались белые лепестки. Она покончила с собой, съев растение. Следует долгая пауза, и хотя я должна что-то сказать ему, заполнить эту пустоту словами утешения, я не могу. Я ничего не могу говорю ему. Он смотрит вдаль, ни на что конкретно.
— Должно быть, я был единственным ребенком в Калико, у которого за этими стенами не было ничего получше.
Мое сердце разрывается из-за Кадмуса, когда я смотрю, как он распадается на моих глазах.
— Когда они поместили меня в изолятор… Зажмурив глаза, он как будто видит все это снова в своем воображении.
— У меня были видения того, как я был своим отцом. Насиловал ее. Снова, и снова, и снова, — говорит он сквозь стиснутые зубы.
—Каждый раз, когда я закрывал глаза, я слышал, как она выкрикивает мое имя. Я чувствовал, как она борется подо мной. И каждый гребаный раз, когда я открывал глаза, девушкой была ты. Смотрела на меня. Умоляла меня остановиться. Твое лицо было бледным, как те цветы.
Слезы наворачиваются на мои глаза, когда его разбитые части, наконец, начинают складываться в картину, которая объясняет его столь же разбитый разум. Дело не в том, что они знали о его прошлом, а в том, как они манипулировали его разумом, превращая его самые травмирующие воспоминания в кошмарную реальность.