Однако в этот раз он поставил на кон всё.
– А ты глупый, надежный алкаш, друг мой.
Капитан «Бахалы» хлопнул Аруна по спине мясистой ладонью, и тот хрюкнул в ответ, сглатывая слюну с притворным спазмом.
– Так в какой бордель ты ходишь, а? Чтоб я сдох, если не желаю прогуляться.
Капитан, уроженец этого города, был наделен в равной степени паранойей и любопытством, так что трудно было сказать, что именно преобладало сейчас. Так или иначе, Арун никогда никому не рассказывал того, чего не требовалось.
– Не уверен, Кэп. Думаю, в несколько.
Толстяк взревел и снова хлопнул Аруна по спине, а затем, повернувшись к своим людям, повторил:
– «Думаю, в несколько!»
Вообще-то Арун не то чтобы притворялся дебоширом. Большую часть своей жизни он был заточен в монастыре со стариками и мальчишками, где ему запрещалось прикасаться к себе и он жил, ничего не зная ни о похоти, ни о любви, ни о пороке любого рода. И теперь вот наверстывал упущенное.
У него имелось несколько постоянных девиц, которые освобождали свои ночи для его визитов, запасаясь выпивкой, сладостями и игрушками и развлекаясь на нем по очереди, пока даже его натренированная энергия не иссякала, и он не проваливался в мертвецкий сон.
Арун любил их, как и всех красивых женщин. Он приносил им подарки, он переплачивал, оставляя чаевые как минимум вдвое больше стоимости. А если в его отсутствие у них возникали проблемы с клиентом или сутенером, он «вмешивался» по возвращении, чем добавлял еще несколько пунктов к репутации «Удавки».
Разумеется, он убил свою долю женщин – такова была жизнь пирата. Он также убивал детей, святых мужей и калек, если его устраивала цена или потому, что тонула шлюпка и гребаные нищие пленники зря занимали место. Но это не приносило ему удовольствия.
– Желаете развлечься, господа?
Девичий голос был нежным и игривым, как у ребенка. Арун пристально воззрился краем глаза. Подросток-профурсетка выдала билет другого типа. Она была едва прикрыта чем-то, что могло быть рыболовной сетью, ее кожа и волосы блестели от красок и масел, а ее улыбка сверкала, обнажая кривые зубы, что неким образом добавляло ей привлекательности.
– Нет, спасибо. – Арун выпрямился и улыбнулся, покачиваясь, дабы поддерживать видимость опьянения.
Несколько человек из шайки принялись лапать ее ладони, беря билеты, однако больше ничего себе не позволяли. Каждый в таком месте знал, что девушки вроде этой принадлежат к местным бандам, и что запачкать ее означало: «Купи, а не то пустим кровь».
Девчонка мимоходом улыбнулась в ответ, и Арун вдохнул в поисках запаха ее парфюма. Но учуял только грязь, засохшую кровь и бухло арены.
– Они выходят, – сказал Новичок, протягивая Аруну его чай. Толпа дворян, пиратов и прочих вырожденцев замахала своими билетами, указывая вниз.
Капитан присвистнул.
– Только гляньте на того монстра! – завопил он, но теперь был едва слышен: народ яростно принялся делать запоздалые ставки.
Арун хмыкнул и едва взглянул, как будто на самом деле ничего не замечал или ничем не интересовался. Но разумеется, «Монстр» и являлся той причиной, по которой он был здесь.
Неделей ранее один торгаш живым товаром хвастался, что нашел какого-то гиганта-альбиноса и продал его королю рабовладельцев.
«Проклятие, ушло почти пять доз, чтоб вырубить его, – сказал тот человек и покачивал головой, вспоминая. – От яда они задыхаются иногда, так шо надобно быть готовым. Мы их выпускаем, и этот монстр садится, весь такой из себя смирный, да только знай себе жрет и жрет! Староста перепробовал все наречия отсель и до Нарана. А тот и глазом не моргнул. Ни фига. Просто сидел и загребал жратву этими… – он потряс кистями рук для пущего эффекта, – этими большими розовыми лапами, каких ты никогда не видел, Удавка. Ни за какие коврижки не поверишь».
Однако Арун видел много всего странного и потому поверил. Он видел старых монахов, которые могли повалить сильных воинов в грязь, как детей; видел, как люди гнут железо своей плотью, а однажды – маленького мальчика, который, может статься, жил вечно.
Поэтому он спустился в ямы и подкупил одного из тюремщиков, чтобы поглазеть. Вместе они прокрались в рабские загоны Трунга во время «кормежки стада» и смотрели, как этот великан наклоняется, чтобы заглотить свой ужин будто зверь.