А впервые я встретился со Смертью три года назад. В тот день я в первый раз попытался выбрать свою дорогу. А дорога сама выбрала меня. Так что, если кому-то удобней, он может считать, что в тот день на меня напала тварь из Тьмы и поселилась в моем сердце. Или что твари тут ни при чем и во всем виноват только я сам. Мне, признаться, все равно. Главное, чтоб после смерти меня наказали по всем правилам. Так что проклинайте меня хорошенько, ладно?
А началось все однажды по весне. В те первые весенние дни, когда кажется, что Смерть повернулась к миру спиной и задремала.
Я иду берегом реки по серому намокшему снегу, по весенней воде, иду и щурюсь от солнца. Весной, как всегда, полезла наверх скопившаяся за зиму грязь, навоз, полусгнившая солома, ближе к переправе попадаются какие-то лоскутья, черепки. Но все равно глазам радостно оттого, что пестро, и ногам радостно снова спотыкаться о камни и мелкие ледышки. В прозрачном ивняке на излучине распелись синицы. Река уже два дня как вскрылась, грозно шуршит, играет тяжелыми льдинами.
Дома сейчас затишье. Отец с матерью дремлют после обеда, старший братец поскакал в Тарос, навестить подружку. А я вот направился в Храм. Да, именно в Храм, и если кому охота посмеяться, то может отойти в сторону и похихикать в кулак, я нынешним утром достиг немалых успехов в ратных трудах за коровником, а потому добрый и побью небольно. Матушка моя яро привержена новому благочестию, отец ей не препятствует, хотя и вспоминает со вздохом Молельную Комнату в доме своего отца, где не бывало посторонних людей. И Храм наш, несмотря на захолустье, так и сверкает свежей краской. Синий с золотом купол виден, говорят, с самого донжона замка в Таросе, по белоснежным колоннам змеятся охряные языки пламени, над дверью Ражден Милосердный в алом плаще и иссиня-черных доспехах разит врагов.
Уже шагов за пятьдесят я различаю, что Храм негромко мурлычет себе под нос. Значит, Наставник снова уселся за чудной инструмент, привезенный, говорят, с самых островов. Отец этого не одобряет, потому что, как объяснил Наставник, музыка в инструменте получается от дуновения воздуха, а настоящим служителям Огня не пристало заниматься всяким ветродуйством. Но Наставник все равно частенько играет, и все довольны. Вроде бы даже музыка эта разгоняет грозовые тучи, недаром и имя у инструмента подходящее — Ураган. Здесь его зовут Рувенов Ураган.
Наставник прежде преподавал в Рувее, старом городе черноголовых, а потому, как бы ни звучало его настоящее имя, здесь для всех он был и останется Рувеном.
Я вхожу, бережно прикрываю дверь: боюсь хлопнуть. Внизу ни души. Курится сладким дымком алтарь Изначального Огня. Молча, улыбаясь про себя, стоит в нише мраморный Лаур Огненный, полы его одежд лижет пламя. По правую руку от него с долотом и молотом в руках застыл Эвмен Строитель, по левую вздыбил коня Ражден Меченосец. На сей раз он обнажен, лишь чресла закрыты набедренником, поверх которого какая-то благочестивая прихожанка повязала розовую кружевную ленточку. С этими статуями та же история, что и с Ураганом: люди на них сердятся, боятся, но чтят. В годы старой веры мастерам бы без сомнения поотрубали руки. Но всякий знает, что именно благодаря новому благочестию Лаура, Эвмена и Раждена цереты теперь владеют миром. Я улыбаюсь Раждену, своему тезке и покровителю, и сажусь на скамью.
Последний аккорд взлетает к сводам — и Наставник спускается вниз.
— Ну что, успел уже сладко вздремнуть?
— Напрасно вы так, — говорю я с упреком. — Я молился.
— Ладно, будем считать, что я поверил. Пошли.
Дней пять назад отпраздновали мои именины и сообща всей семьей постановили, что мне никак не меньше семнадцати лет. А значит, пора решать, чем мне занять все остальные, отпущенные судьбой годы. И видимо, решение это таково, что сообщить о нем поручили нашему Наставнику.
Мы поднимаемся в маленькую комнату, сплошь уставленную томами Хроник и Увещеваний, и едва в ноздри мне бьет запах книжной пыли, я вновь спрашиваю себя, смогли бы те, кто написал и переписал все это, с легким сердцем, как то и подобает, пожертвовать свой труд Огню? Мне почему-то кажется, что нет. А потому и я считаю себя вправе быть потверже в сегодняшнем разговоре с Рувеном.
— И о чем же ты молился? — спрашивает он.
Труби, труба, пора идти в атаку.
— О том, чтоб сбылись мои сны.
— И что ж тебе снится?
— Огромное войско и боевое знамя над нами. Мечи поют в наших руках, мы скачем в темноту, и темнота расступается, и страшные чудовища спасаются бегством. А мы срубаем им головы, и черная кровь хлещет под копыта наших коней.
Я понимаю, что слова мои звучат заносчиво, но я говорю правду.
— И по вечерам ты тайком рубишься с конюхом на мечах?
— А что делать, если больше не с кем?
Вот тут я самую малость приврал. Наш одноглазый конюх успел повоевать на четырех войнах, лучшего учителя я себе найти не смог бы, даже в столице.
— Знаешь, почему меня выставили из Университета в Рувии? — вдруг спрашивает Наставник.
Я пожимаю плечами. Рувен пошел на обходной маневр:
— Не из-за отсутствия способностей, поверь. И даже не за приверженность новому благочестию. Просто мое место понадобилось ректорскому племяннику. И вот я здесь. Ем хлеб твоего отца, мучаю тебя грамотой и пытаюсь объяснить тебе, что мир мудро устроен. И не могу пожаловаться на судьбу. Каждый день я вижу людей, которым нужен. Я помогаю разгореться Огню в их умах и сердцах, а это одна из величайших радостей в жизни. Я припрятал среди этих томов несколько прекрасных древних рукописей, при случае покажу их тебе. Собственно, я их стащил из университетской библиотеки, хотя вряд ли кто-то их хватится в ближайшие полсотни лет. Понемногу я пытаюсь их переводить, и в этом тоже есть немалая радость. И главное, я свободен. Я говорю то, что думаю, и подчиняюсь лишь приказам Огня своего сердца. Так что не думай, что я пытаюсь всучить тебе лежалый товар. Мне нравится такая жизнь, и я думаю, она понравится и тебе. Понимаешь?
— Понимаю. Если она мне понравится, все станет совсем просто.
— А ты никогда не думал, что эти сны может посылать тебе…
— Тварь из Тьмы?
— Да нет, твоя собственная гордость. На самом деле Огонь вряд ли будет говорить с тобой через сны. Его сила — свет, ясность. Ты помнишь, как загорелся Огонь в сердце нашего покровителя, Строителя Эвмена?
— Разумеется. Он был сыном самого богатого человека в городе и однажды услышал голос с небес…
— Не совсем так. Он был сыном самого богатого человека в городе, и, когда Ражден Меченосец призвал нас бороться с тардами и защищать свободу, его отец вооружил для сына целый отряд. Эвмен сражался храбро, но попал в плен и просидел год в темнице у тардов. Когда он вновь обрел свободу, его мать заставила его поклясться, что более он никогда не возьмет в руки оружия. Эвмену казалось, что жизнь его кончена. Он забросил отцовскую лавку и целыми днями бродил за городом, будто помешанный. И вот однажды он наткнулся на основание древнего Храма. Из тех, что были построены еще до прихода асенов на нашу землю. И вот тогда он в самом деле услышал голос. Ты помнишь, что именно он услышал?
— «Отчего ты медлишь, сын Огня? Отчего ты медлишь, когда мой Дом в запустении?»
— И кто же говорил с ним?
Урок заучен давно, и я отвечаю как по писаному:
— Его сердце.
Развлекайся, развлекайся, Наставник. Вот он я, весь беззащитный, ешь меня с потрохами.
— Да, так говорят и пишут. Но я полагаю, что сердце сказало ему вот что: «Отчего ты прячешься, словно дикий зверь? Ты думаешь, над тобой будут смеяться оттого, что ты бросил меч? Неужели ты, рыцарь, боишься насмешек? Неужели не видишь, сколько еще работы для тебя в этом мире? Неужели из-за твоего страха вся назначенная тебе работа не будет сделана?»
— И ты считаешь, что я тоже боюсь?