– Бэйла больна. У нее жар и бред, потому она не отвечает. – Рока надеялся, они поймут намек: «Если вы войдете к нам, сами рискуете захворать». Когда последовала тишина, Рока расслабился. Он хочет признать это и уйти, но ему нужна помощь. Мальчик продолжил самым подобострастным, запуганным голосом, на какой был способен: – Скажи своей жрице, мы заплатим. Заплатим, как только Бэйла выздоровеет. Я клянусь в этом.
Не имевший вождя главарь хмыкнул.
– Если я вернусь, пацан, то выволоку тебя, орущего, наружу и псам скормлю. Слышь?
– Да, – ответил Рока так униженно, как только мог. – Я слышу.
Снаружи захрустел снег, мужчины свистнули, и ездовые псы залаяли, когда погонщики уселись в сани. Рока ждал у двери, сжимая нож, пока огонь в очаге не начал гаснуть, и какое-то время было слышно лишь ветер.
Он снова попробовал разбудить маму, заставить ее объяснить или сделать что-нибудь, но она только смотрела в никуда и беззвучно произносила слова, и ее сын проклинал себя за то, что незнаком с реальным миром.
Каким-то образом Рока всегда знал: они бежали на Юг, спасаясь от некоей угрозы, которой, как он теперь считал, был Гальдрийский Орден. Хальброн лежал вдали от орденских владений – почти последнее цивилизованное поселение перед бесконечной степью, полной диких лошадей и еще более диких людей и почти не тающей тундрой. Говорили, что люди жили еще дальше на Юге, в холоднейших местах на земле, в домах, высеченных изо льда. В книге рассказывалось о великанах с голубой кожей, которые спали в замерзших озерах, и древних зверях старого мира, которые бродили по ночам в поисках людской плоти. По мнению Роки, большинство этих рассказов было чепухой, но все же глубокий Юг – не место для одинокой женщины с ребенком.
Если эти мужчины теперь служили какой-то жрице в Хальброне, они должны искать защиты у вождя – или бежать. По крайней мере это было ясно.
С дрожью прислушиваясь к резким ветрам снаружи, он снова посмотрел на неподвижную фигуру матери, лежащей на мехах. Он знал: выбора у него нет.
Рока собрал свои дорожные шкуры, маску из оленьей кожи и перчатки; пристегнул к обуви широкие каплевидные дощечки, чтобы идти по снегам. Подбросил в очаг самые толстые поленья, какие у него имелись, оставил у постели Бэйлы воду и поцеловал мать на прощание. Но у двери он задержался.
Он не видел никакой причины бегства матери годы назад, кроме защиты ее ребенка, которого коснулся Носс, от богини закона – и если он покинет мать, эта угроза непременно исчезнет. Он вернулся и убрал бледные сальные волосы у нее со лба, запечатлевая в своем разуме каждую черточку ее лица, чтобы удержать навсегда. Затем встал, дернул на себя разбухшую дверь, вышел наружу и оставил безопасность позади.
Их дом постоянно терзало холодом, но оказаться на ветру – совсем другое дело. «Не бывает плохой погоды, – слышал он от матери, – только плохая одежда». Он стиснул зубы, ибо каждый шквал, казалось, врывался под слои шкур и тряс мальчика за хребет, сбивая с шага и ослепляя Року, наполняя воздух снежной крупой. Он вспомнил, как сильно ненавидел словеса.
Вначале он пытался следовать путем незваных гостей. Снегоступы не давали Роке утонуть, и он никогда в жизни не терялся, но теперь едва мог видеть. Дорожку замело, и все следы людей и псов исчезли, проглоченные девственной рябью белизны.
В его памяти хранилось расположение деревьев. Он шел от одной рощицы к другой и надеялся, что они не были вы рублены или не разрослись гуще, чем он помнил – зная, что даже малая погрешность может означать его смерть. Каждый дюйм незакрытой кожи онемел. Дыхание слоями замерзало вокруг отверстий маски, слезы на лице заледенели.
Вскоре его воображаемые братья шагали рядом с ним, ободряюще крича. «Ради Бэйлы», – сказали они, и он стиснул зубы и вытер глаза, смаргивая иней и считая шаги, дабы отвлечься от холода. Она отдала ему свою молодость, свое здоровье и свою любовь, и он не подведет ее. Ни сейчас, ни когда-либо.
Хальброн вообще-то был недалеко – во всяком случае, если двигаться по прямой. Но странствие между участками леса, куда мальчик не осмеливался войти из-за страха заплутать, и напряжение каждого шага казались вечностью. Я слишком много времени провожу взаперти, решил он, и недостаточно хожу пешком, бегаю и пробираюсь по сугробам.