Мезан лежал к Юго-Востоку – и хотя сначала друзья отправились на Восток, а не напрямик до Пью (чего наверняка ожидал император), там были перекрытые дороги, охотничьи отряды и террор. Казалось, теперь путь свободен, но юноши все равно избегали открытых мест.
Дважды Оско притормаживал их, чтобы отправить домой сообщения с птицей. Полустанки, как он их называл, очевидно, разбросанные по всей империи силами сочувствующих фермеров, которые держали обученных почтовых голубей. Кейл с трудом верил, что подобное можно скрыть от имперских шпионов, но Оско заявил, что его народ издавна принял всякий обман как неотъемлемый атрибут войны и потому овладел им.
– Когда-то, – сказал он, – миром правили воины. А нынче купцы. Мы не изменились, и поэтому страдаем, но старые хитрости бывают полезны.
Они пробирались через почти заболоченные рисовые плантации, следуя грязевыми тропинками, отмахиваясь от комаров и следя за сельской местностью. Оско гнал их все дальше и дальше, и по мере продвижения Кейл на время забывал о своем горе в утомлении и заботах. За исключением разве что нескольких драгоценных секунд перед сном, когда даже его «костер» не мог затмить жестокость воображения.
– Если твоя семья мертва, разве это не делает тебя королем? – прошептал Оско однажды вечером, когда они проснулись.
– Да, возможно. – Кейл отвел взгляд, размышляя: Королем чего? Остался ли Шри-Кон, чтобы им править?
Он подумал о том, что его отец был коронован в шестнадцать лет. Был ли он когда-то таким же, как я? Просто мальчиком, выбиравшим наименее ужасающие ответы на множество жизненных проблем? Сделался ли он порочным, уже будучи королем? И как насчет «друзей» и врагов нашего города? Восстанут ли теперь другие острова? Попытаются ли нам помочь?
Если Шри-Кон в самом деле падет от рук врагов, торговля по всему побережью сойдет на нет. Да и у кого найдутся корабли, чтобы откликнуться? Без риса из Нонг-Минг-Тонга острова начали бы голодать. Конечно, они бы это поняли. Возможно, каждый остров заключит двусторонние сделки с Королем-Фермером, но цены взлетят и расцветет пиратство. А дальше – война, голод и всевозможные страдания по мере того, как будут утрачивать силу законы Фарахи. Другие прибрежные государства будут слишком напуганы, чтобы посылать свои корабли в недружественные гавани и моря, и вынуждены торговать по суше, доколе не установится мир. Но возможен ли он вообще? И что он будет значить?
– Кажется, ты поглощен мыслями.
За прошедшее с того дня в обсерватории время Кейл заметил: Оско пристально наблюдает за ним.
Ты не выведаешь мои чудеса посредством глаз, невесело подумал он.
– Я пытаюсь вообразить себе мир без Шри-Кона.
– И этот мир, – выражение бровей Оско осталось совершенно нейтральным, – он лучше или хуже?
Кейл взглянул в глаза мальчишки-воина, тяготясь блестящим за ними живым, полным энтузиазма умом.
– Хуже.
Оско пожал плечами, как будто и не думал о намеке, что было, конечно, не так. Некоторое время они молчали и все тем же быстрым темпом преодолевали многие мили сельской местности.
В попытке слиться с окружением Кейл засунул свою рясу в мешок и надел простые, из полосатого хлопка, рубаху и штаны, как у наранских крестьян. Эта одежка и украденные башмаки теперь покрылись коркой грязи, и, хотя он всю свою жизнь провел у моря, влажность и духота этой местности казались невыносимыми, а от пота грязь и ткань прилипали к его телу, как сукровица. А может, это и правда сукровица, осознал Кейл. Он стал таким чумазым, что больше не знал наверняка.
День за днем Оско вел их дальше, крал или находил для них припасы и, хотя стал таким же чумазым и подстраивался под каждый шаг товарищей, казался совершенно невосприимчивым к усталости. Ежевечерний ритуал с наступлением рассвета превращался в нытье Асны, и они шли еще несколько миль без остановок на перекус, пока, наконец, мезанит не кивал и Кейл не валился на землю там же, где стоял.
Сперва его ступни и ноги болели, горели и затем немели, и, лишь когда он останавливался, к ним возвращалась чувствительность. Затем боль взмывала по его спине к плечам и шее, и он слышал, как Оско шептал: «Пей» или «Ешь», накладывая ему скудной еды, пока не стемнело.
Но наконец террасные рисовые поля закончились. На смену рукотворным болотистым прудам явились пологие холмы с более редкими посевами, стадами животных и по-настоящему естественной жизнью. Люди стали более смуглыми, как Оско, их одежда – тонкой и некрашеной.