— Кили обязательно помогут, — выдавила Ветка.
— Буду надеяться. Рана неглубокая, но выглядит зло.
— Эйтар отдал целительницам Ривенделла когти морна… они, наверное, уже сумели сделать противоядие.
— Кили парень крепкий. Тело выдержит. Выдержит ли сердце, не знаю, — задумчиво проговорил Торин.
— Ты же сидел там у себя под горой, новостей не получал, да? — горестно поинтересовалась Ольва. — Я тут думаю над сменой имени.
— Почему?
— Не суди Тауриэль.
— Не судить?.. Да я ее…
— Нет, погоди. Она попала в плен к оркам. Они использовали новый яд, чтобы сломить ее волю. Яд этот орки называют — Ольва. Вызывает жар и похоть. Когда мы подобрали ее, она была не в себе. Возможно, она и до сих пор отравлена. И поэтому сделала то, что сделала. Я и Леголасу это сказала. Эх, Эйтар предвидел ужас… он же говорил…
— Мне она не показалась такой! — возвысил голос Торин. — Отравленной! Наоборот, она хорошо понимала, что делала! Что до эльфийского принца…
— Тише.
— А что, пусть слушает! То не в свое дело он полез! Это вопрос семейный. И что бы он ни говорил, а спала она сегодня в его шатре!
— Эру, — с досадой сказала Ветка. — Вот я сегодня спала в одном шатре с телохранителем. Что теперь? А сегодня небось если и встанем на привал, будем с тобой в одном шатре. Хотя бы потому, что я соскучилась, Торин Дубощит. Хочу тебя рассмотреть и обо всем расспросить. Тауриэль… она все же странная была после зелья. Так в себя и не пришла. Ну и я хороша. Она после орков стала расспрашивать все о Сауроне. И я ей рассказала.
— Какой он хороший?
— Какой он сложный. А он сложный, — уныло сказала Ветка. — Надо было в духе черное — белое, никаких душевных увертюр. Рельса прямая, Майрон плохой, точка.
— Что прямая?
— Неважно. Просто… прямая. Расскажи о Трандуиле.
Торин помолчал.
— Не так я хотел с тобой встретиться… Ольва Льюэнь.
Ветка грустно усмехнулась.
— А как? Въехать в Лес во главе каравана подвод с бриллиантами и серебром, чтобы Трандуил восхитился и пал ниц?
— Примерно так, — сказал Торин и долго ехал молча, глядя в сторону. Затем их с Ольвой догнал Леголас.
— Что с отцом, узбад?
Торин глянул исподлобья и все же начал свой рассказ.
Ольва ужаснулась.
Леголас ужаснулся…
***
Этот день, чтобы не сжечь лошадей, ехали без гончего листа. На следующий день начинался каменистый спуск, где лист также скорее бы навредил.
Вечером поставили шатры под скальным карнизом. Первыми остались дежурить у костра Леголас и Арагорн.
Эйтар без лишних слов поставил шатер для Повелительницы, накидал там два ложа из веток и плащей и молча ушел в темноту, прихватив свой собстенный плащ — алый. Он и гном Гаин готовились сменить Леголаса и Арагорна, надо было выспаться. Лантир брал третий дозор на рассвете.
Торин с Ольвой сидели на камнях у обрыва, а перед ними в небе возжигались звезды.
— Ну вот теперь здравствуй, Ольва, — сказал Торин.
— Я очень рада тебе, — выговорила Ветка.
— Как тебе живется в Лихолесье?
— Хорошо. Очень счастливо. Спокойно.
— Он же понесся как ненормальный, — сказал Торин. — Он же свихнулся от ревности. Ворвался в Морию, уверенный, что ты там. Почему бы?
— Да все потому же, — сердито сказала Ветка. — Снилось мне один раз на день Дурина, что ты гибнешь в пещерах. Звала тебя по имени.
Торин помолчал.
— Один раз снился?
— Снился больше. А звала вслух… один раз. Кажется… Я хочу спросить, узбад. Я же тогда не понимала ничего. Скажи, там, в Эреборе, ты же просто покупал меня? Этой желтой диадемой?
Торин резко отвернулся. Потом нехотя проговорил:
— Ты предлагала себя как людская девка. Без свадьбы, как-то наобум. Да, я заплатил диадемой, она подвернулась под руку. Ты вспомни сокровищницы Эребора, на которых валялся Смауг. Уж мне не убыло. Но тогда же, когда я провел у тебя ночь и не овладел тобой, я понял — ты правда другая. Для тебя нет королей и подданных, равны мужчины и женщины, хоть ты и называешь меня узбадом, а сама теперь именуешься Повелительницей. Ты не давала спуску другим, но и себе не давала его ни в чем. И позже я только убедился, что ты не выбирала между гномом и эльфом — а лишь между мужчиной и мужчиной. Я понял это, затем поняли другие. Но ты не представляла еще, как важно было тебе быть чьей-то в Средиземье, а не оторванным от веточки листиком на ветру — поэтому я дал тебе покровительство Эребора. Был, — Торин посмотрел на свои руки, — был уверен, что ты придешь. Что эльф не полюбит, выгонит, или что ты сама не сможешь.
Ветка помолчала.
— Спасибо, что сказал правду.
— Ты тряслась от желания… и от страха. И да. Я много раз хотел бы вернуть ту ночь. И все было бы иначе, — голос Торина сдавился до рыка. — Я бы… я бы не… но теперь… я же никогда не возьму чужое… но если ты остынешь к своему эльфу душой, я тут. Всегда буду тебя ждать.
— Я люблю его, — выговорила Ветка. — Люблю так, что прощу все. Я люблю, когда он сердито скрипит пером или когда копается в бутылках вина, когда играет с нашими детьми или когда принимает послов. Я люблю все грани его настроения, которых миллион. Я понимаю, почему ты называл его холодным, взбаламошным, хитроумным, коварным. Он такой и есть. Я люблю все это. Его глаза и руки, его капризы и его благородство. Есть люди, которые живут легко — я, например. Мне все в радость. А есть такие… ладно, скажу тоже люди — на плечах которых лежит груз этого мира. Им все усложнено, они за все в ответе. Они так видят. Это вот он. И ты. И, балрог его побери, Саурон. Только со своего конца булки. Я могу только с такими. Любить. Восхищаться. Радовать.
— Если Трандуил… — начал Торин.
— Даже не думай говорить о том, что он погибнет.
— Если Трандуил обидит тебя…
— Ну он меня немножко обидел, — улыбнулась Ветка. — Но получается, сам себя он обидел страшнее. Пойдем спать? И… Торин… повторюсь, я так рада тебя видеть. Я так хотела тебя увидеть. И ждала этой встречи много лет, поверь.
— И я ждал. И буду ждать другого раза, когда фея все же опростоволосится. А пока ты все собираешься и откладываешь, он, хитрец, опередил тебя — умудрился переспать со мной, — проворчал Торин. — Чтобы уж таким образом разделаться с ревностью, видимо.
Ветка слабо улыбнулась.
— Ну и как тебе?
— Как-как… темновато было, а так-то ничего! — ухмыльнулся наугрим.
— Трандуил и тебя очаровал? Просто не можешь признаться в этом? — спросила Ольва.
Торин помолчал.
— Если начистоту… скажу разок. У него под кучей всякой рванины типа любви к выпивке и камешкам, показухе и капризам скрыто что-то на диво твердое. Он заговорил с балрогом на этом… на валарине. Я считаю, что я образован. Но он… и тогда… я увидел, что происходит что-то, как в древних легендах. И сам фея — из этих легенд. Как серебряный клинок, стоял он перед балрогом. Он не просто сумеречный король, утопивший себя в дорвинионе. А кто-то… кто-то…
— Не пытайся говорить, у тебя такое лицо, что если ты его еще хоть словом похвалишь, тебя разорвет, — рассмеялась Ветка. — Кто-то равный майар, пытаешься ты сказать. Я понимаю. Я вижу его таким. Каждый день вижу.
— Придумала тоже, майар… не разорвет. Похвалю. Зад он мне отменно вылечил, — усмехнулся Торин Дубощит.
— О да, он тот еще доктор, — фыркнула Ветка.
***
Арагорн и Леголас наговорились всласть о Диких землях и их сменил Эйтар с Гаином. Этим говорить особо было не о чем, поэтому вдумчиво доедали ужин — все, что осталось, поделив на двоих. Затем добавился Лантир, как водится, не одобряющий все, что сделал в этом мире Эру Илуватар.
Торин сбрасывал в шатре с себя металл, сколько мог — пояс с бляхой во весь живот, наручи, оплечье. Пнул свою лежанку поближе к Ольве, растянулся, особенно не раздеваясь. Поглядел на Ветку.
— Иди сюда, не бойся. Расскажи о детях. О дочке, о сыне.
Ветка поглядела на Торина чуть настороженно.
— Ну я же сказал, — с досадой проговорил Дубощит. — Не трону и не тронул бы. Все между нами ясно, Ольва. Мы падали с твоим Владыкой. Исцарапались… и вроде как побратались там, у балрога. Хотя на самом деле много раньше, у Амон Ланка. Только не понимали. А я просто соскучился по тебе и знаю тебя — иди, обниму. Тебе надо.