Эйтар и Леголас поднялись, обступили Лантира.
— Я думаешь не переживала, что этот козел управлял моей жизнью? — сказала Ветка. — Мне кажется, эта история закончилась. Я больше не под его властью.
— Сама подумай. Выходит, под его. И что ты ни сделаешь, ему на пользу.
— Лантир, ты забываешься, — сказал Эйтар, заступая нолдо плечом к плечу. — Это твоя Повелительница.
— Я ушел из Леса и принесу другие присяги, она не Повелительница мне, — сказал Лантир. — И лишь Король всегда останется моим Королем. Она спросила — я ответил.
— Сядьте все, — устало сказала Ветка. — Только этого мне и не хватало. Распрей среди своих. Ты сам, Лантир, говоришь, где я — там распри. А где ты — там что? Мир и покой, что ли? Леголас… кто отправится в Лес, ты или я? С Йуллийель должен быть кто-то из семьи.
— Давай решим утром, Ольва, — произнес Зеленолист. — Вечер не задался. Поедим в тишине, и если узбад не станет убивать нолдо, отправимся спать.
Вечер завис настоящий, летний — беспросветная синь, усыпанная звездами, силуэты деревьев и скал, нависающая громада Мглистых гор. Видно, снова шел дождь — плотный воздух можно было резать ножом. Где-то у самых глаз у Ветки остановились слезы, беспомощные, как у ребенка, и густые настолько, что они никак не могли выйти наружу. Постоянная тревога меняла ее еще сильнее, чем цветочные капли злонамеренных эльфиек.
Картошка была вкусная и ароматная, сало — первоклассное, соль горчила.
Комментарий к Глава 31. Король остается королем
https://vk.com/club93970104?w=wall-93970104_6611
========== Глава 32. Я здесь ==========
— Этот парень из людей, видно, будет со временем великим, — произнес Торин.
— Ты хочешь поговорить со мной об Арагорне? — спросила Ветка, глядя куда-то внутрь себя. — Давай не сегодня.
— Уж заполночь, провожу тебя в шатер, — выговорил узбад, но в голосе его гремели перекаты подземных рек и шуршали горные оползни. Весь стан спал, только дозорные недвижно стояли на высоким камнях — отдыхали наугрим, закончившие кузнечные дела, отдыхали эльфы Лихолесья и Лориена. Ветка пошла вдоль течения реки, заступая легкими узорчатыми сапогами на песчаное мелководье, как делают иногда дети, ожидая, что им влетит, но при этом не в силах противостоять магии воды.
— Сейчас я пойду.
— Этот нолдо! — рявнул Торин, уже не скрывая своего настроения. — Только его рассуждений и не хватало! Я сделаю из его кишок себе портупею!
— А вдруг он прав, — тихо сказала Ветка. — Вдруг мне вообще ничего нельзя делать. Просто не делать и все. А вдруг… а вдруг Ри погибнет… потому, что поехал искать меня туда, где меня нет…
Торин собрался сказать, что еще день назад Ольва запрещала кому-либо думать или говорить о том, что Владыка не найдется.
О том, что она собиралась любой ценой искать его тело, его… и тело их сына, либо же никогда не поверит в их гибель.
О том, что она — майа наугрим, дева, которая совершала немыслимое, что никому не под силу. О том, что она всегда побеждала.
О том, что он всегда будет ее другом, всегда поддержит. О том, что хочет видеть ее счастливой.
О том, что хочет…
Торин сграбастал Ветку — во всех ее сложных нарядах от Галадриэль, шитых камнями, в мантии и в желтой диадеме; сжал и рывком прислонил к валуну, поросшему сухим мягким мхом. Ольва пискнула; узбад приблизил свое лицо к ней и прошептал прямо губы в губы:
— Давай тогда оба скажем, что думаем… если только твой морготов эльф посмел сбежать и погибнуть, как только это станет известно, ты в тот же день станешь моей… Махал, мы такие рассудительные, что как будто перестали быть живыми, Ольва! Я здесь! Я рядом с тобой и никогда никуда не отступлю!
Мощные руки Торина сжали Повелительницу пущи с такой силой, что из нее словно выпустили воздух; она выдохнула, но по жилам побежал огонь, сравнимый с тем, что тек в реке балрога под Морией.
— Торин!
И — вот оно; огонь и металл, горелая кожа наручей, запах кремня и стали в огниве… слезы брызнули из глаз Ветки — но это были не слезы горести и скорби, а жизни и страсти. Торин притиснул ее к камню, прижал бедрами; сдернул платье с плеча и впился в него губами. К плечу, ключице, шее; Ольва перестала видеть что-либо возле себя, так как глаза были залиты слезами, зато она всем телом ощущала горячие толчки сердца гнома, невольно обхватила его ногами за бедра, закинула руки на шею.
— Давай же, — рычал Торин, — к Морготу все эти возвышенные разговоры, рассуждения, живи! Дыши! Ты все можешь… и ничего не потеряла… — и целовал виски возле ушей, лоб, щеки — и наконец жарко и глубоко захватил губы.
Ветка больше не могла скорбеть. Ей надо было пережечь горе и ужасные мысли, как яд, в себе, в крови и теле. Она вжалась в Торина, вцепилась руками в его волосы, губами прильнула к губам, и целовалась, выбросив из головы любые, какие угодно, страхи, мысли.
Торин целовал глубоко, страстно, не давая вздохнуть, не давая думать, выпивая ее дыхание, ее слабость, ее ужас…
Колкая борода; тяжелые длинные волосы — здесь все было другим, иным, но цепляющим сердце, зажигающим пламенем. Истинным пламенем, ревущим в горне. Царапающие бляхи на одежде узбада, толстая кожа его одежды… драгоценная расшивка платья Ольвы терлась о металл и грубые швы одежды гнома и дождем бисера и каменьев осыпалась в мох и траву.
Бедра сквозь одежду ощутили плоть узбада. Ольва охнула, подалась, прижимаясь теснее, желая слияния… Торин, не выпуская поцелуя, потянул платье ниже, порвал его — обнажил Ветку до половины, и она сама обнимала, притискивала его к себе; руки плыли по каменным плечам, по шее, отыскивая пути близости.
— Я здесь, Ольва… я здесь… отвечай мне, живи…
Ветка молчала, но вжималась в гнома неистово, бедрами, грудью; целовала так, как будто была готова умереть сейчас, расплавиться в этом огне на берегу речушки близ древнего государства кхазад возле Келед-Зарам. Узбад ласкал ее грудь, прижимая к себе все теснее, теснее… Ольва плавилась в его руках, сделавшись горячей, влажной…
— Да, Торин, да-а…
И вдруг Торин коротко выдохнул и замер.
И Ветка, дыша тяжело, часто, наконец, проморгалась от слез.
Позади Торина стоял Эйтар, уперев королю-под-горой меч в спину напротив сердца. Не предлагая поединка, не произнося ни слова.
Ветка откинулась назад на замшелом камне, закрыла глаза, силы оставили ее.
Торин выпрямился. Потянулся было к мечу… передумал, встал ровнее.
— Ольва, — получилось почти спокойно. — Вместе с моей кровью во мне теперь течет жидкий мифрил. Условие было таким. Если я заполучу в свои руки Аркенстон и не принесу его балрогу, мифрил застынет и я погибну. Твой телохранитель не сможет меня убить, я теперь сам себе доспех.
— Почему ты раньше не сказал? — прошептала Ветка, поднимая на плечи порванное платье, закрывая грудь.
— Всему свое время. Балрог не ставил сроков. Но он узнает, если я умру. Так говорил, по крайней мере. И если я умру, то и Трандуил, если он еще там, умрет тоже. Поэтому демон и дал мне мифриловую защиту. Очень хочет Аркенстон.
— Я потеряю всех, — проговорила Ветка. Сердце ее все еще колотилось, а живот, бедра требовали страсти… но Эйтар не опускал меча, а голова делалась ясной.
— Трандуил велел тебе быть счастливой… если что. И… надежда для всех — была одна. На то, что Владыка бежит. Для этого мы и отвлекали Проклятие Дурина. Пели частушки и рушили камни в бездну. Дать шанс твоему королю. В таком случае балрог обещал не вредить, а мифрил должен остаться жидким. Сменю имя, — проворчал Торин. — Сделаюсь Серебряным узбадом.
Торин шагнул вбок, ударил кулаком плашмя по клинку Эйтара так, что выбил меч из рук лаиквенди, и, застегивая рубаху, зашагал прочь — к стану.
Ветка ловила воздух, как рыба на берегу реки.
На берегу реки.
***
— Ольва… — Эйтар не осуждал. Он страдал. Ему было немыслимо больно.
— Помолчи минутку. Все хорошо. Ты прав. Мы не должны.
— Ольва! Он жив.
— Я знаю. Но знание это… эта вера… такие тяжелые… если не видеть и надеяться только на чудо… — прошептала Ветка.