Милиция неоднократно предлагала Хоменко выйти на работу.
— У бога дней впереди много, еще наработаюсь, — каждый раз отнекивался тот.
В конце концов терпение милиции лопнуло: в суде было возбуждено дело о выселении «помазанника божьего», как обыкновенного тунеядца.
Когда за Хоменко пришли, он не спеша поднялся с лавки, степенно огладил густую бороду и, глядя ясными глазами в лицо оперуполномоченного, заявил:
— Имейте в виду, со мной произошло то же самое, что с апостолом Павлом: «Уже я не живу, но живет во мне Христос».
— Что касается Иисуса Христа, — снисходительно усмехнулся оперуполномоченный, — то он у нас не прописан. А вот вы, гражданин Хоменко, числитесь в списках жителей села и поэтому будьте любезны…
— Вот и сбылось пророчество Иоанна: «Возненавидеша мя туне», то есть понапрасну, — бывший пономарь вздохнул и стал собирать вещи.
— А за что ж вас любить, если вы «туне»? Потому-то и хотят вас научить трудиться, — вежливо заверил его милиционер.
— «Втуне и о суетном печется», как сказано в Ветхом завете, — грустно процитировал пономарь в отставке.
— В ветхом? А вам давно по новому завету жить пора.
— Так ведь и в Новом сказано, — оживился уволенный служитель культа.
Уполномоченный только рукой махнул — ясно было, что они говорят о разных вещах и на разных языках.
Уже уходя, Хоменко вдруг спохватился.
— Надеюсь, мне дозволено будет взять с собой святое семейство?
— Пожалуйста, папаша, о чем речь, — заулыбался уполномоченный. — Многие и жен и детей с собой забирают. А потом так всей семьей на новом месте и жить остаются.
Пономарь укоризненно возвел очи к небу и бросился снимать со стены икону, изображавшую божью матерь с младенцем.
Когда церковного попрошайку доставили в совхоз, был он одет в заплатанное рубище, невероятно грязен и вшив.
— Господи, спаси и помилуй, — мелко крестился он, пугливо озираясь по сторонам, — не дай заблудиться, ведь сам знаешь, господи, дальше своего прихода я нигде не бывал. А тут… — и он тоскливым взглядом окидывал бескрайнюю степь.
«Новосела» прежде всего хорошенько пропарили с веничком в бане, обрядили в чистую спецовку, сытно накормили, а уж потом дали наряд на свиноферму: начинай, мол, гражданин, свой трудовой стаж. А у Хоменко даже лицо исказилось.
— Братцы, ослобоните меня от свинарника, — взмолился он, — ведь это же у самого черта на куличках. Лучше уж на какую ни есть работу возле дома определите. Вот те крест, не подведу, — и он истово закрестился.
Хоменко пошли навстречу — послали сторожить оборудование, метров за пятьдесят от общежития.
Он поблагодарил и отправился отдавать первую в своей жизни дань общественно полезному труду.
К вечеру все заволокло густым туманом. И вдруг из серой мглы донесся истошный крик нового сторожа: «Люди, спасайте, Христа ради, погибаю!»
Кто был поблизости, бросился на помощь. Прибежали. Видят, Хоменко стоит себе, цел и невредим.
— Небось уж время ужинать подошло, — невозмутимо пробасил Хоменко, — утроба, понимаешь, она свое требует. А в этом проклятущем тумане разве найдешь, где столовая?..
После этого случая Хоменко наотрез отказался ходить на работу. Этому немало способствовало и то обстоятельство, что вскоре в Отрадное прибыл еще один его «коллега по культу». Однако вопреки ожиданиям между «братьями во Христе» не только не возникло взаимопонимание, но, наоборот, то и дело возникали ссоры. Они не упускали случая побольнее уязвить друг друга. Как выяснилось, «братья» были разного вероисповедания: Хоменко «страдал» во славу православной церкви, Криворученков же был сектантом-субботником. У них возникало множество разногласий. И только одно обстоятельство роднило «деятелей религиозного культа» — желанный для обоих культ праздности…
Вначале все происходило приблизительно так. Стоило заговорить о работе, как разгорались горячие дебаты.
— Да ведь сегодня суббота. А господь повелел: «Чти день субботний». «Субботы мои сохраните», — стоял на своем один.
— Господь сотворил мир за шесть ден, а отдыхать повелел на седьмой, — возражал другой.
До поры до времени комендант терпеливо слушал всю эту галиматью. Но в один прекрасный день комендант пришел не один, а с Екатериной Семеновной Черновой, или попросту Катей, ибо совхозный специалист по садоводству был еще слишком молод, чтобы его называть по имени-отчеству.
— Так вот, хочу вам по-дружески посоветовать, граждане, — спокойно, но очень твердо начал Ливанский, — забудьте-ка вы свои распри и идите-ка работать. Самое что ни на есть райское место вам подобрал — сад. Знаете, тот самый, что по краю оврага? А вот и бригадир. Уж куда лучше, — и он кивнул в Катину сторону.