Начетчики святого писания оторопели:
— Неужели мужчина, высшее творение господа, может подчиниться женщине?
— Не только может, — разъяснил им комендант, — должен. Иначе… — И он популярно изложил им, что, если завтра «высшие творения» не соизволят выйти на наряд, они, как и все трудновоспитуемые, будут препровождены в трудколонию. Не до второго же пришествия ждать, на самом-то деле…
«Братья» заметно приуныли. И грустно переглянулись, в первый раз за все время почувствовав единство мыслей.
На следующее утро чуть свет неугомонная Катя уже стучала в окно.
Те, к кому этот стук имел непосредственное отношение, завздыхали, заохали, закрестились, но делать нечего: поднялись-таки с належанных мест — не позориться же, в самом деле, перед «низшим творением господа».
Дорогой завязалась беседа.
— А я, между прочим, тоже верующая. — Катя исподволь кинула лукавый взгляд на своих спутников: какое впечатление это на них произведет!
Те сразу оживились — вот приятная неожиданность! Да ведь если так, то они обретут общий язык с отроковицей! Договорятся, как обойти коменданта.
— Нашей веры, конечно? — деловито поинтересовался один.
— Наша вера одна подлинная, — вскипел другой.
— У меня своя вера, — пояснила Катя.
— Какая? — так и вскинулись оба разом. Уж не завлекли ее, случаем, те, что кличут себя истинно православными христианами? Может, и она, не приведи господь, двумя перстами крестится?
— Я всеми десятью перстами зараз действую, — рассмеялась Катя. — Вера у меня такая — в руки свои верю. И вам советую. Хорошая вера, настоящая.
Катины спутники надулись и весь остальной отрезок пути шли молча.
В саду Катя проворно раздала инструменты, показала, как ими пользоваться, распределила обязанности.
— Вот этот ряд вам, папаша, — за бороду она называла так Хоменко. — А это вам, — показала она на другой ряд Криворученкову. — А тот крайний мой будет. Деревьев в рядах поровну. Так что посмотрим, кто кого обгонит. Но и о качестве, конечно, не забывайте.
И неуемная в работе Катерина задала такой темп — только держись. Ее напарники еле успевали за ней.
Трудно сказать, что именно сыграло решающую роль: нежелание ударить в грязь перед представительницей «слабого пола рода человеческого»? То ли извечное соперничество между представителями различных религиозных толков? Так или иначе, но работа в саду закипела.
Теперь по вечерам им было уже не до религиозных дебатов. Обсуждали, разжечь ли костры: как бы не померзли деревья. Спорили, когда лучше производить опрыскивание, и под дождем бегали на другой край села к Кате за советом.
А сейчас мы идем по разросшемуся совхозному саду. Ветки тянутся к небу, откуда, как из худого решета, сеет дождик. И в этом открытом всем ветрам месте я вижу прилежно работающего Криворученкова.
В прежние времена консистория, наказывая провинившихся попов, для «тонкости нравственных пыток» приговаривала их к бессмысленной, бесполезной работе — толочь воду в ступе. Совсем иные принципы заложены в современных методах перевоспитания. Не пытка бессмысленной работой, а труд, дающий ощутимые материальные результаты. Труд, возвращающий человеку уважение окружающих, рождающий в нем чувство собственного достоинства, сознание того, что он приносит пользу обществу и общество нуждается в нем, — вот что день за днем, по капле проникает, укореняется в сознании поселенцев. А капля, как известно, и камень точит. Бывший сектант старательно подрезал сухие сучья, прививал черенки, смолил стволы и опрыскивал от вредителей фруктовые деревья. Я смотрела на него и думала: если таких людей еще и не перевоспитали окончательно, то научили очень важному — находить удовольствие в работе.
— У нас тут, почитай, круглый год настоящая благодать божья, — с оттенком хозяйской гордости говорит Криворученков. — Отцветет черешня — пойдут персики, отойдут персики — пойдут яблоки. Райские кущи, да и только, — и он посмотрел на ветки с поспевающими грушами — плодами упорного каждодневного труда, затраченного им и его товарищами.
— Фруктов у нас: ешь — не хочу. И людям от этого сада большая радость.
И ведь это говорил тот самый Криворученков, который еще совсем недавно предпочитал «труд на ниве божьей» труду на совхозном поле!
Впрочем, тот ли самый Криворученков?
Просыпаюсь от топота ног в коридоре и гомона многих голосов. Спросонья в темноте, натыкаясь на табуретки, бросаюсь к выключателю. Выключатель щелкает впустую — света нет. Чиркаю спичкой — на моей ручной «Заре» еще далеко до зари — всего три часа ночи. Видимо, что-то стряслось.