– Пирожные, – услышала вдруг Полина свой голос.
Софья и полицейский повернулись к ней.
– Что, простите? – спросил полицейский.
– Опять. Эти. Пирожные, – прошептала Полина. – Надкусанные тортики… Остатки десертов… Я никогда их не ела. Никогда! И ее сто раз просила не брать их! Не унижаться! А она… Зачем она это сделала, дура?! – Полина не сразу поняла, что уже не шепчет, а кричит.
– Почему вы подумали, что гражданин Ильичев был отравлен?
– Я так не думала.
– А как же вы думали?
– Я подумала, что он отравился.
– А это не одно и то же?
– Нет, если русский язык для вас – родной.
– Не дерзите, пожалуйста. Так почему вы подумали, что гражданин Ильичев был отравлен?
– Господин Долинин…
– Меня зовут Максим Андреевич.
– Хорошо, Максим Андреевич. Вы меня вообще слышите? Я не думала, что Ильичев «был отравлен». То есть я не думала, что его кто-то отравил. Просто человек попробовал пирожное, а через минуту упал. И та девушка из зрительного зала, которая к нему подбежала, сказала, что он не дышит. Если бы она так не сказала, я бы подумала, что просто поперхнулся.
– То есть вы увидели, как Ильичев попробовал пирожное, потом увидели, что он упал, услышали констатацию смерти от непрофессионала и сделали однозначный вывод: Ильичев отравлен. Так?
– Я предположила, что он отравился. Понимаете? Не отравлен, а отравился, это разные вещи! Когда у вас в семье кого-то рвет или, простите, понос начинается, вы ведь первым делом вспоминаете, что этот человек ел, правда?
– Отвечайте, пожалуйста, на вопросы. Итак, вы предположили, что Ильичев отравился. И что предприняли?
– Я пошла в кухню…
– Для чего?
– Не знаю. Хотела убедиться…
– В чем? Вы ведь работаете гримером, верно?
– Верно.
– И как вы связаны с кухней?
– Никак.
– Никак… Но тем не менее, пока все остальные суетились вокруг Ильичева, вы зачем-то отправились на кухню.
– Я не врач. И от моей суеты не было бы никакой пользы. Но я предположила, что с пирожными что-то не так. Уже потом подумала, что, может, у Ильичева просто была аллергия… А почему вы спрашиваете вообще? Вы меня что, в чем-то подозреваете?
– У меня, Софья Николаевна, работа такая – подозревать всех и каждого. Вы в данном случае не исключение.
– Что-о?!
– Не кричите, пожалуйста. Вы, вероятно, удивитесь, но я тоже человек. И уже почти сутки на ногах… Итак, вы пошли в кухню. Что вы там делали?
– Осмотрелась и увидела, что на подносе лежат всего три пирожных. А было больше, штук шесть. Я поняла, что остальные кто-то забрал, и стала выяснять, кто. Мне сказали, что это Наташа.
– То есть Круглова?
– Да, ей Вера Сергеевна разрешила. Вера Сергеевна – наш помреж, помощник режиссера.
– А кто вам сказал, что Круглова забрала пирожные?
– Уборщица.
– А Круглова – не уборщица?
– И Круглова уборщица. Но они работают в разные смены, одна уходит, другая приходит.
– Ясно. То есть, когда вы пришли на кухню, уборщица была там?
– Нет. Там вообще никого не было, кроме Агнии, но она ничего…
– Кто такая Агния?
– Ассистент.
– А она что делала на кухне?
– Понятия не имею, спросите у нее. Мне показалось, что-то искала. Когда я подходила, видела в окно, как она копается в шкафчике.
– В окно?
– Ну, там окна вместо стен. Чтобы снимать удобно было. И окна специальные: со стороны кухни – зеркало, а снаружи – обычное стекло. Но Агния искала не пирожные, она сказала, что не знает, куда они могли деться. И тогда я побежала к уборщице.
– Имя, фамилия?
– Уборщицы?
– Ваши я знаю. Свои тоже.
– Ой… Фамилию не назову, мы почти не общаемся. Имя – Наташа звала Раей, но, думаю, на самом деле другое. Позаковыристей. И вот эта Рая сказала, что Наташа забрала пирожные и поехала домой, ее смена закончилась.
– А у вас на студии такое в порядке вещей – уносить домой все, что плохо лежит?
– Да что ж такое! Что вы как сговорились-то все?! Почему вы у меня об этом спрашиваете? Я не помреж и не директор студии, если хотите, обратитесь к ним.
– Ясно. И что же вы предприняли дальше?
– Дальше я попыталась дозвониться до Наташи, но она не брала трубку. Потом вообще стала недоступна. Я подумала, что у нее сел телефон, и поехала к ней домой.