Волшебник направился к столу, на ходу махнув рукой в сторону очага, где висел дымящийся котел:
– Вы есть хотите?
Клэй вспомнил сине-зеленый дым над проломленной крышей башни. В котле булькало подобие супа, но варево едко воняло паленым волосом.
– Нет, спасибо, мы только отобедали. А почему удачно?
– Что удачно? – недоуменно поморщился Муг.
– Ну, что мы к тебе удачно заглянули, – подсказал Клэй.
Волшебник, обернувшись, печально улыбнулся.
– Как раз к чуду подоспели, – объявил он и вцепился в край простыни.
«Ох, лишь бы не труп, – мысленно взмолился Клэй. – Что угодно, лишь бы не труп!» Муг всю жизнь ненавидел некромантов, но если надолго оставить старого одинокого волшебника в древней башне, то рано или поздно он наверняка начнет интересоваться непостижимыми тайнами черной магии.
Муг театральным жестом сдернул простыню со стола. К счастью, под простыней оказался не труп. И вовсе даже не человек, a древей. Когда-то Клэй одного такого прикончил и распилил на дощечки, чтобы сделать из них щит. Правда, Черное Сердце был старым дубом, вдесятеро выше человеческого роста и вдобавок с легкостью разорвал бы быка напополам. А на столе лежал маленький чахлый ясень. Вполне себе живой.
И злющий-презлющий. Увидев Муга, древей отчаянно задергался, пытаясь разорвать путы, привязывавшие его к столу. Тонкие веточки – их даже конечностями не назовешь, так, прутики – упрямо тянулись к волшебнику. Положим, взрослому человеку это хлипкое создание не причинило бы вреда, а вот древеи, некогда осадившие Полый Холм, были вполне себе великанами, в полном соку, без разбора глотали людей или переламывали их, как сухие хворостины.
С древеем на столе было что-то не так. Его плоть или там кору – непонятно, как положено называть шкуру существа, которое с виду дерево, а на самом деле не дерево, – покрывали темные пятна лишайников, расползшиеся по стволу, то есть по туловищу и лицу. Досталось и хлипким отросткам конечностей: листва на них свернулась и побурела, как пергамент, спасенный из огня.
– А зачем ты… – начал Гэб.
Древей обернул к нему вроде бы лицо и дико заверещал, издавая жуткий булькающий храп.
Муг ласково коснулся ствола, а древей тут же попытался царапнуть волшебника кривыми веточками.
– Ш-ш-ш, не бойся, Тьюринг. Это мои друзья, Гэбриель и Клэй. Помнишь, я тебе про них рассказывал? Они пришли посмотреть на твое исцеление.
Тьюринг нацелил почерневший отросток Мугу в глаз, но волшебник ласково отвел сучковатую ветку в сторону.
– Исцеление от чего? – спросил Гэбриель.
Клэю тоже стало любопытно – неужели древею понадобился феноменальный фаллический филактерий?
Волшебник взглянул на друзей, теперь уже без всякой радости. Ярко-синие глаза были холодны, как замерзший пруд зимой.
– От черногнили, – сказал Муг.
Как правило, волшебникам свойственна одержимость, и Муг не был исключением. На памяти Клэя главными увлечениями Муга были две вещи.
Во-первых, совомедвед, мифическая тварь, которую никто и никогда не видел, но Муг (вместе с горсткой безумных единомышленников) искренне верил в ее существование.
Во-вторых, черногниль, уничтожившая множество искателей приключений, включая человека, которого Муг любил больше всего на свете, – его мужа Фредрика. Впрочем, Муг пытался найти чудодейственное средство от этого неизлечимого недуга еще до того, как Фредрик подцепил Проклятие Отступника, ну а затем, по вполне понятным причинам, это превратилось в навязчивую идею. Когда стало ясно, что «Сага» вот-вот распадется, волшебник без сожаления расстался с бандой и целиком посвятил себя борьбе с болезнью.
К несчастью, ни Муг, ни его муж с болезнью не совладали. Фредрик умер через несколько месяцев после того, как «Сага» распалась, а Муг, судя по всему, не оставлял надежды победить заклятого врага, который лишил волшебника всего самого дорогого в жизни.
Тьюринг умер.
Спустилась ночь. Сквозь проломленную крышу второго этажа в башню глядели звезды. Гэбриель выволок котел из очага и развел огонь пожарче. В кладовой нашелся черствый каравай, корзина переспелых помидоров и кусок твердого сыра, и Клэй настрогал бутерброды.
Муг горевал целый день: сначала у трупа древея, потом в захламленной алхимической лаборатории, затем на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. А теперь он забрался в огромное мягкое кресло, подтянул колени к подбородку и продолжал горевать.