И вот теперь спутник моих кулинарных изысков торчит в шее жертвы убийства, произошедшего напротив двери в мою квартиру. Сказать, что я была в шоке, значит, ничего не сказать. Представив, что убийца крадется по моей незапертой квартире мимо меня, беззащитно спящей на диване, берет нож, а затем всаживает его в горло этого человека, я тихо упала в обморок.
Глава 4
Яна
Придя в себя от резкого запаха нашатыря все на том же своем диване, я на секунду поверила, что все это сон. Страшный, но всего лишь сон. Суровое лицо Антона Евгеньевича вернуло меня к реальности. Вокруг дивана суетился эксперт с фотоаппаратом на шее. Видимо, он и медиком подрабатывал по совместительству. Они что-то говорили мне, а я мучительно соображала, признать нож своим или нет. Вдруг они не поверят в грабителя и решат, что это я сама убила незнакомца. Домыслить почему не так уж и сложно. Выбор большой: ревность, ссора, временное помешательство, наконец. И соседи, помнится, что-то говорили о ссоре и скандале. Господи! А вдруг это действительно я?! Приняла его за грабителя, например? Хотя, если он в семь ушел от меня веселый и довольный, может, это снимет с меня подозрения? Нет, надо сознаваться. Нож этот видели многие, забыть его сложно, да и отпечатки пальцев мои там есть наверняка. Господи! Ну неужели можно так наказывать человека за пару лишних рюмок?! Откуда взялся этот красавчик на мою голову?!
Глубоко вздохнув, я призналась, что нож мой. Капитан ничему не удивился, записал все с моих слов и в глубокой задумчивости уставился в окно. В квартире повисла напряженная тишина, которую минут через пять нарушило шумное возвращение участкового с кипой листочков, исписанных показаниями моих соседей.
В целом, по их дружным уверениям, картина вышла для меня нерадостная, но и ясности не прибавила. Вот как вчерашний вечер выглядел в их глазах.
Сначала все было тихо, спокойно и интеллигентно. Ссорились соседи на пятом, между первым и вторым этажами курили подростки. Наша квартира обратила на себя внимание бдительных соседей где-то около девяти тридцати – десяти часов, когда музыка перешла допустимые в нашей панельной пятиэтажке пределы и перекрыла даже скандал на пятом этаже. Затем, в течение двух часов, соседи тихо бесились от грохота музыки, смеха, даже гогота, как выразился сосед слева, но в целом картина не выбивалась за рамки шумного пьяного веселья.
Ровно в двенадцать музыка резко оборвалась, соседи только было вздохнули облегченно, как из нашей квартиры донесся звон битой посуды, гром падающих предметов, громкая брань. Из чего был сделан однозначный вывод о драке и скандале. Затем потасовка переместилась на лестницу. Зрителем быть никто не отважился, зато слушателем пожелал стать каждый. Несмотря на это обстоятельство, сути скандала не удалось уловить никому. Видимо, основное было сказано еще в квартире, а в подъезд выплеснулись лишь эмоции. Группа скандалящих людей переместилась на лестничную клетку второго этажа, где и была поставлена последняя точка путем нескольких оплеух, разбитого окна и пары нецензурных выражений. Затем группа разделилась: часть вернулась в квартиру, другая вышла на улицу, о чем возвестил сначала хлопок моей двери, затем подъездной. Ни в одной из групп слушатели не слышали женских голосов. Через пятнадцать–двадцать минут задремавшие было жильцы подъезда были вновь разбужены делегацией, вывалившейся из моей квартиры. Причем замыкающей этой группы была я, о чем безошибочно все догадались по моему громкому беззаботному пению. Делегация почти без остановок проследовала во двор, после чего наступило долгожданное затишье где-то до трех часов ночи. Ближе к трем мое пение вновь зазвучало под окнами многострадальных соседей. Этого последнего удара и не выдержали нервы Никулишны: надев халат и тапки, она решилась-таки озвучить свое возмущение. Меня в компании убитого ныне молодого человека она застала на лестничной клетке второго этажа, где двумя часами раньше было разбито окно, а теперь наблюдалась картина еще удивительнее. Мы вдвоем сосредоточенно ощипывали грандиозный букет роз и покрывали их лепестками загаженный, покрытый осколками пол. Периодически я лезла к парню целоваться, он не возражал.
Тихо и вежливо – вот это я представить могу с трудом – Никулишна попросила нас не шуметь и вообще удалиться на отведенную мне согласно прописке территорию. Что-то говорила о нервах, давлении.
Молодой человек оказался чутким, воспитанным и на удивление почти трезвым, чего никак нельзя было сказать обо мне. Он твердо заверил вежливую пенсионерку, что сон ее больше ничто не потревожит, и слово сдержал. Потом взял меня в охапку, дотащил до двери квартиры, хлопнул замком, и все. Наконец, в нашем доме наступила тишина.