— Опять молчит, — сказал коренастый так, словно обращался не к К., а к кому-то другому, присутствовавшему в кабинете (уж не к герани ли?!), — и все-то он молчит… Должно, устал, сердешный… А я его — пробочкой, пробочкой подбодрю…
И тогда я узнал употребленье предметов, что лежали в нижнем ящике стола, — и резиновых трубок, заключавших в себе металл, и стальных жалец, что торчали из кусков пробки; и, когда я узнал это, листья герани скорчились и засохли, чтоб не расправиться никогда больше.
7Когда врач ушел, коренастый не стал поднимать К. с пола — считал, должно быть, что тому полезно будет спокойно полежать на этом, рвотой и кровью забрызганном, полу, или же сам утомился так сильно, что не хотел шевелиться.
— И выродок же ты, — сказал коренастый очень тихо, устало, — какой же ты выродок… И как только вас таких Земля[5] носит…
«Выродок» — я уже более-менее понимал, что это такое; «выродок» — чужой, чуждый, тот, что не похож на остальных; у землян это считалось чем-то очень дурным, и это вселяло в меня глубокую грусть, ведь если бы они каким-то чудом сейчас обнаружили мое существование, я, без сомнения, также был бы сочтен выродком и тварью; но, быть может, я поторопился с выводами, быть может, я слишком многого не понимал?
С растрескавшихся губ К. срывались какие-то хриплые звуки; он дышал так громко, что слышно было, наверное, даже в коридоре. Коренастый с глубокой печалью покачал головой.
— Нельзя так, — проговорил он, — нет, ну так же нельзя… Ведь вы же вроде бы человек… А вести себя не хотите по-человечески, разговаривать по-человечески не хотите, вон, поглядели б на себя — и облик-то человечий совсем потеряли, какая-то туша мясная, глядеть противно, ей-богу…
Мне, чужаку, конечно, трудно судить о том, кто из них двоих больше был похож на человека и как вообще должен выглядеть человек, однако не стоит думать, что для марсианина все люди кажутся на одно лицо; я отлично помнил внешнее сходство между коренастым и К., бросившееся в глаза сразу, как только К. впервые ввели в кабинет; теперь сходства не было и в помине, и я не знал, что об этом думать: да, действительно, если за образец взять портреты на стенах и в книгах, то, пожалуй, коренастый был прав и на человека не походил именно К., а коренастый в таком случае был — человеком?
А коренастый, обогнув стал и приблизившись к К., отчего тот конвульсивно дернулся всем телом и закрыл лицо руками, присел подле него на корточки и продолжал говорить очень мягко, едва ли не умолять:
— Нельзя, нельзя… Сергей Палыч… Ну давайте же, в конце концов, оставим формальности и побеседуем как люди… Я ж помочь хочу вам…
К. слабо застонал — это был жалобный стон, будто детский, и было странно слышать, как столь слабый звук исходит из этого сильного, крепкого тела.[6]
— Ну, не желаете на вопросы мои отвечать, так, может, сами что спросить хотите? А? Да ты лежи, лежи… Спрашивай, дружок, не бойся, спрашивай — не укушу.
— Я бы хотел знать… — прошептал К., — я хотел бы… Из-за кого я здесь?
Ах, как же это сразу не пришло мне в голову! Ну разумеется, К. не один виноват в своем преступлении; существует и другой человек, что вовлек его в это, человек, который по справедливости должен разделить с ним кару! И мне так же страстно, как самому К., захотелось узнать, кто этот страшный человек; и я с изумлением ощутил, как в моем сердце начинает закипать странное, до сих пор неведомое мне чувство… как мне хочется найти этого человека… найти и увидеть… найти и объяснить ему, внушить ему… быть может, он не знает о том, как К. мучается из-за него… убедить его прийти и заступиться… но нет, не только… заставить его заплатить за то, что он… нет, я не понимаю, не могу понять, такому чувству в нашем языке нет названия…
— Во-он оно что, — протянул насмешливо коренастый, — вот что вас интересует… Из-за кого! Он спрашивает — из-за кого… Ну, друг мой, ежели вам так непременно хочется на кого-нибудь другого ответственность за свои преступления свалить, можете считать, что… да хоть из-за Циолковского!