— Увести, — заключил судья. — Дальше кто у нас?..
Что чувствовал я — описать невозможно.
2— Опять бегает, сволочь… Хлеб у меня сожрала, сволочь…
— Что хлеб — они людей живых жрут…
— Крысы жрут. А это мышка. Поди сюда, моя хорошая.
Теснота, темнота — редкий осенний свет еле пробивается сюда, — пол под ногами качается, стучат колеса, приводящие в движение состав; серые, угрюмые люди лежат вповалку, серые, юркие мыши высовывают любопытные мордочки из щелей в толстых двойных стенах. Они не смогут убить меня, даже если мышка погибнет; но мне тяжело, очень тяжело. И все же К., я знаю, в этом скотском вагоне тяжелей стократ, ведь я рано или поздно вернусь домой, что бы ни случилось, а он?..
Но не все еще было потеряно. Отчаиваться рано. Мы ехали на Север, и я надеялся, что там, вдали от рубиновых звезд, мне будет легче спасти К. Мы ехали, мы двигались, у нас была какая-то цель, и К. с его неугомонной душой, я знал, было чуточку легче оттого, что с ним хотя бы что-то происходило, оттого, что вокруг него были люди.
А людей в вагоне было много, и они были разные, очень разные. Я бы разделил их на три типа (понимаю, что такое деление чрезвычайно поверхностно и условно, но вряд ли можно ожидать от меня, чужака, более тонкой и точной классификации): Комбриг, Очки и Брат (он же — Урка).
Вот тощий, хлипкий человек со стеклышками на блеклом лице (Очки), обращаясь к К. и к лежавшему подле К. другому, которого, я слышал, К. в разговоре называл «комбригом» (крепышу, немного похожему на К. — ах, много я уже встречал людей, на К. чем-то похожих, но внешнее сходство обманчиво), запинаясь, обратился с деликатной просьбой:
— Извините, пожалуйста… Вы не могли бы помочь мне сходить в туалет?
— Ты что, очкарик? — удивился Комбриг. — Сам, что ли, уже не можешь? А я чем помогу?
— Нет, понимаете, у товарища пальто большое, можете меня, пожалуйста, прикрыть, пока я схожу по-большому… Я стесняюсь… очень…
Очки говорил о кожаном пальто К., которое тот из-за жары снял и держал свернутым на коленях. К. чуть заметно поморщился. Я знал почему: когда он кончиками пальцев непроизвольно поглаживал нежную ткань, из которой было сделано пальто, он думал о той, которая, гордясь и радуясь, выбирала это красивое пальто в магазине; о той, которая, повинуясь приказу «собрать вещи», в слезах сворачивала полы и складывала мягкие рукава; и он вспоминал свой сон, сон о чужой прекрасной планете, что не успел рассказать ей… (И так же, наблюдая за встающей на задние лапки, умывающей мордочку мышью, он вспоминал рыжего Ц.) Но ведь это было всего лишь пальто…
Очки при содействии пальто, К. и Комбрига совершил свой ритуал, и пальто вернулось к хозяину. Но оно многим в этом вагоне не давало покоя. Люди любят свои вещи, которые им чем-то дороги. Некоторые люди почему-то больше любят чужие вещи.
— Слышь, брат… Давай кожан махнем на мою тужурку… Да ладно, че ты!.. Все одно на пересылке заберут…
К. хмуро посмотрел на Брата.
— А у тебя — не заберут?
Брат на это лишь ухмыльнулся, давая понять, что он и ему подобные — не чета К. и знают, как отстоять свою прекрасную вещь в неприкосновенности.
— Кожан-то у тебя козырный… Махнем не глядя? Ну?!
К. не отвечал и не отводил неподвижного взгляда.
— Че ты с ним базаришь, — сказал другой Брат и схватил пальто за рукав.
Наверное, по земным, а тем более по вагонным понятиям К. следовало сейчас ударить Брата. Но К. не сделал этого — не потому, что был так нерешителен, а потому лишь, что в той жизни, которой жил он прежде и которой продолжал дышать до сих пор, бить людей не было принято, а к жизни новой он привыкнуть никак не мог и, боюсь, даже и не хотел. Он просто держал пальто, прижимая его к себе.
— Эй, ты че?! — завопил Брат.
И я увидел в короткопалой руке его — нож, занесенный над К.
Для меня это было слишком неожиданно, и я бы, наверное, ничего не сумел сделать. Куда быстрей меня оказался Комбриг. Молниеносно — так разворачивается кобра — он вскочил на ноги и, заломив руку короткопалого, выхватил у него нож.
— Стоять, мразь! Я сказал стоять! Покалечу, урки! Стоять!
Рука хрустнула, и Брат громко заскулил, а остальные Братья, ворча и скаля зубы, стали расползаться по своим углам. А ведь у них были еще ножи, много ножей. Я видел.
После этого инцидента Братья больше не докучали ни К., ни Очкам, которого Комбриг взял под свое покровительство (в котором, однако ж, содержалась капелька брезгливости). Излишне говорить о том, что самому Комбригу они не докучали тоже. Удивительное дело, но они, кажется, полюбили Комбрига за то, что он так жестоко обошелся с одним из них.