— Идите. Я ознакомлюсь с документами, — сказал человек в кабинете.
К счастью, взвесив предложение матери К., он не нашел его заслуживающим внимания.
Мать К. ушла. Душа ее была полна надежд. Но я знал, что все прощения, посылаемые судье У., бесполезны: недуг его был неизлечим.
У нас оставалась только одна надежда: на крылатую В.
12Поздним вечером того дня, когда умер старый преступник, сосед К. — Профессор — сказал ему:
— Сергей Павлович, напрасно вы так…
— Не понимаю, о чем вы, — буркнул К.
— Нужно быть осторожнее… Ведь это — звери… Я в первые дни тоже… тоже пытался вести себя по-человечески… Пытался помогать… (К сожалению, он лгал.) Но блатные страшно избили меня…
А вот это была правда, и от воспоминания о ней Профессор заплакал. Здесь, в лагере, люди часто плакали: они никогда не рыдали, как рыдают женщины, просто слезы сами тихо катились у них из глаз.
— Нужно раствориться… — шептал Профессор, — слиться с окружающей средой, стать незаметным…
— На что вы надеетесь? — спросил К.
Профессор заморгал воспаленными глазами.
— Ну как же… Ошибка… когда-нибудь же это все… Ведь, говорят, Берия… Я написал одиннадцать прошений… Да и вы ведь — тоже…
Он приподнялся на своей постели, пытаясь заглянуть в бумажку, что держал в руках К. Мне же не было нужды тянуться, чтобы прочесть: «Советские самолеты должны иметь решающее превосходство над любым возможным противником по своим летно-техническим характеристикам; главнейшие из них — скорость, скороподъемность и высота полета… Обычная винтомоторная авиация уже не может дать нужного превосходства. Выход только один — реактивные самолеты…»
Не в первый уже раз К. писал о том, как жаждет послужить войне и каким превосходным, каким убийственным оружием может стать малышка ракета. Бедный мой!.. Своей наивной хитростью он надеялся обмануть Гнуса…
— Писать нужно… — бормотал Профессор, — нужно писать… Говорят, будто Бе…
Он вдруг смолк на полуслове. К. с тревогой поднял голову и взглянул на него. Но Профессор не умер. Он просто провалился в спасительную тьму. Их поднимут на работу еще до света, в полной черноте. Следовало б и К. заснуть поскорее, не тратя сил на пустые разговоры. Но он лежал с открытыми глазами: здесь, когда человек смежал веки, сны и грезы не приходили к нему.
— Слышь, а правда, что ты летчиком был? — спросили его с другой стороны.
— Был…
— Как Громов?! — круглолицый приподнялся на локте.
— Нет, не как Громов.
Круглолицый помолчал.
— Я, когда маленький был, тоже хотел стать летчиком… — сказал он наконец.
— Угу… — пробормотал засыпающий К.
— Хотел быть летчиком — а стал налетчиком…
— Угу…
— Да не, это я так, для рифмы… Налетчика тоже из меня не вышло… Так, щипач…
— Угу, — устало отозвался К.
— Слышь…
— А?!
— Слышь, а правда, что можно такой самолет сделать, чтоб на Луну летать?
— Можно, — сказал К.
— Да ну?!
— Можно на Луну. — сказал К., — можно и дальше… На Марс, например…
Надо было спать, да. Но. боже, К. так давно ни с кем не говорил о Марсе! («Сережа, помните, мы как-то говорили о специальном костюме для экспедиции? По типу водолазного костюма? Я нынче ночью сделал эскиз — посмотрите…»)
Круглолицый не отозвался, и К. тогда сказал:
— Марс — это планета нашей Солнечной системы…
— На Марс — охренеть! — изрек круглолицый: оказывается, не от равнодушия молчал он, а от потрясения. — Знаю я Марс… Тут один доходяга до тебя был — так он все тискал ро́маны… Ну, травил байки… Ну, книжки пересказывал… Прежний бригадир, что до дяди Пети был, — он любил, когда травят байки… Дядя Петя не очень, а тот любил… И, короче, тискал ро́маны этот доходяга… Про графа Монте-Кристо, про капитана Немо, про вурдалаков, про этих… индейцев…
У К. дрогнули губы. (Белая кипень вишен, сумерки, суббота, самовар… «И тогда Чингачгук — Большой Змей сказал Ункасу…» — «А что, мама, пирога больше нет?»)
— Про Луну тоже… — продолжал круглолицый, — это… «С пушкой на Луне…»
— Из пушки на Луну.
— Ну, точно… И про Марс — про девку… Аэлита… Красиво… Слышь, а на Марсе вправду пауки живут? Волосатые, страшные?
— Не знаю, — отвечал К., — не видел.
— Ну, ясно, не видел… — с тихим разочарованием выдохнул круглолицый. — Марс далеко — как увидишь… Не, ну ты мне скажи: кто-нибудь-то там живет?