Бригадир дядя Петя был тут же, в столовой; он со злобной насмешкой смотрел на К.
— В советской стране живешь, — проговорил он с назиданием, — кто не вкалывает, тот не жрет…
К. сидел за столом опустив голову; Бригадир подошел к нему и продолжал насмехаться, произнося ужасные слова. Я не мог не вспомнить сцену в вагоне, когда двое Урок пытались отнять у К. пальто. Но если тогда К. не ударил Урку, ибо был до глубины сердца и мозга костей Инженером, привыкшим строить ракеты, а не бить людей, то теперь он не сделал этого потому, что у него уже совсем не осталось сил: даже если бы Бригадир захотел сейчас отнять у него кружку с кипятком, о которую он грел свои изуродованные болезнью руки, он бы, наверное, не пошевельнулся.
Потом как-то так очень скоро вышло, что Бригадир лежал на полу, подвывал и утирал кровь с разбитого лица, а Усач стоял над ним и усмехался.
— Если ты еще раз, сука… — сказал он.
Бригадир закашлялся, сплевывая кровь, и подтянул колени к груди: он боялся, что Усач ударит его ногой в живот, как делал всегда он сам в отношении других людей. Он был жалок. Воспитание, которое получил я, предписывало сострадать ему, как любому, кого избивает более сильный. Но я не чувствовал никакого сострадания, но одну лишь злобную, торжествующую радость…
Я кувыркался, прыгал и злорадно хохотал, пока не заметил, что другие мыши с недоумением таращатся на меня. Тогда я поспешил вернуться в свое постоянное обиталище — стланик. Ах, с каким нетерпением и восторгом я ждал рассвета! Я надеялся, что К. снова приведут сюда, что он теперь все время будет работать на воздухе, рядом со своим другом Усачом, и начнет потихоньку выздоравливать.
Но этого не случилось. Оба снова были заживо погребены под толщей мерзлоты. (Была ли это месть со стороны Бригадира? Вряд ли: Бригадир до смерти боялся Усача.)
Случай с Усачом был очень похож на случай с Комбригом тогда, в вагоне, и сам Усач был похож на того Комбрига. (Кстати о том Комбриге: за что его взяли? Ведь он-то никуда не летал и не собирался. Неужели просто за то, что он был велик ростом, физически силен и здоров и, следовательно, представлял собою хорошую пищу для Гнуса?) Таким образом, уже дважды К. везло на подобных людей. Был ли К. человеком, неспособным защитить сам себя? Думаю, что это не так. Там, на воле, К. всегда умел постоять не только за себя, но и — прежде всего — за других, с кем работал и кто доверялся ему.[24]
Здесь все было иначе. Я говорил уже, что К. не был создан для этой жизни с ее девизом «пусть сожрут тебя сегодня, а меня завтра» и никогда — проживи он ею хоть пятьсот лет — не смог бы по-настоящему к ней привыкнуть.
Означало ли это, что Комбриг и Усач были созданы для нее, что при определенных обстоятельствах, сложись их судьба иначе, они могли стать Бригадирами, Вертухаями или Судьями? Это слишком сложный вопрос, чтобы я, чужак, мог на него ответить.
(Впрочем, если хорошенько разобраться, под тем же девизом проистекала и жизнь на воле, но там у К. все-таки был выбор и он, например, отказался поливать грязью бывшего своего директора К-ва, когда того арестовали, хотя, возможно, таким способом он мог сам избежать гибели или отсрочить ее.[25])
Как бы то ни было, Бригадир больше не пытался оскорбить или ударить К., а напротив, сделался с ним почти искателен.
Но К. от этого уже не было никакого проку: он умирал. Я видел, и все видели, что он не доживет до весны.
13Умирать зимой было легче, чем летом. Умирали все. Лошади, когда не могли и не хотели больше работать, — ложились и умирали. Люди — преступники и шпионы — поступали так же. Летом им было тяжело умирать, потому что от голода, побоев и Гнуса человеческая воля в них ослабевала, а животный инстинкт жизни заставлял цепляться за нее. Но холод, оказывается, был милосердней. От холода людям все становилось безразлично, и они переставали сопротивляться холоду и ложились умирать, как лошади. Умирать в холоде было легко, гораздо проще, чем жить, и в последние минуты перед тем, как умереть, люди сожалели только о том, что так долго не решались сделать это. (Некоторые, даже умирая, продолжали любить тех, кто послал их на смерть, и поклоняться им. Это было довольно странно, но я слишком много странного видел на Земле, чтоб удивляться чему бы то ни было.)
Люди тоже ничему больше не удивлялись и ничего не хотели: если еще месяц назад, когда какой-нибудь человек умирал, соседи по нарам старались утаить от начальства его смерть и день-другой получали причитавшийся ему хлеб, а самые предприимчивые ходили раскапывать трупы и снимали с них то, что по какой-то причине забыли снять Вертухаи, то теперь даже этим никто не занимался.