— Grüss Gott[36], — приветливо улыбаются они.
— Grüss Gott, — отвечает она и приходит в себя. Поправляет блузку, мокрую от пота на спине и под мышками. Разглаживает белые нитяные перчатки, которые надела в поезде, чтобы не испачкать рук. Война закончилась, думает она. Я иду к мужу. Это последний отрезок моего пути, и глупо было бы теперь свихнуться.
Тропка делается все уже, вокруг склоны, поросшие горными соснами.
Она видит какие-то бараки, а может, дома.
Чей-то голос спрашивает ее, кого она ищет.
— Я вас подвезу, — предлагает голос.
Она видит свои пыльные спортивные тапки, под ногами скользкие камни и гравий. Вот она сидит на раме велосипеда. Велосипед останавливается перед дверью барака. Внутри длинный коридор. Она идет вперед. Кто-то берется за дверную ручку, дверь открывается, она останавливается на пороге. На кровати лежит светловолосый мальчик, щеки у него горят — видимо, жар, рядом стоят мужчины, в ногах у мальчика сидит ее муж. Без рубашки, в шортах. Загорелыми руками упирается в колени. Поднимает глаза… Глядит на нее…
Человек, который ее привел, делает знак, мужчины выходят из комнаты, больной мальчик закрывает за собой дверь. Муж подходит к ней. Обнимает — медленно, очень осторожно…
Она ждет.
Вот сейчас она ощутит безграничную радость. Почувствует себя невероятно счастливой.
Она не ощущает радости.
Не чувствует себя счастливой.
Ничего не чувствует, совсем ничего.
Это все из-за перчаток, догадывается она.
Продолжая обнимать мужа, сбрасывает перчатки. Гладит его. Он теплый. И всё?!
Ее переполняет горечь. Это несправедливо — она нашла мужа и ничуточки не рада.
Муж расплетает ее руки.
— Мне надо выйти, — говорит он. — Я на минутку, ты подожди.
Она послушно садится на кровать.
На пороге муж оборачивается:
— Я только скажу, что ты приехала.
— Кому? — спрашивает она.
— Лизль, — говорит муж. — Я сбегаю вниз… Это быстро, ты подожди.
В барак возвращаются мужчины.
— Вы знаете, куда он побежал? — спрашивает один.
— Знаю. К Лизль.
— И вы не расстроены?
— Нет, отчего бы?
— Она ничего, эта Лизль, — рассказывает мужчина. — Молодая офицерская вдова. Откормила вашего мужа, вылечила от воспаления легких.
— Это очень благородно. Я благодарна… госпоже Лизль. Знаете, так называли нашу венскую тюрьму. Ласково. Лизль, Эльжуня.
— Вы умная женщина, — одобрительно замечает мужчина. Выглядывает в приоткрытую дверь. — Вот он, уже возвращается… Кажется, у него для вас подарок.
На память
— Что мой отец? — спрашивает муж.
— Отца больше нет.
— А Халина?
— Нет больше Халины.
— А твоя мать?
— Не знаю. Мне приснился сон… Я в поезде, а мама стоит на перроне. Она не может забраться в вагон — ступеньки слишком высокие. Я хочу ей помочь, но поезд трогается. Мама кричит: «Ты езжай, не волнуйся!» — и накидывает на голову капюшон. Я его раньше на ней не видела. Поезд все набирает скорость, фигурка мамы вдали все уменьшается, и лица не видно. Я проснулась и сказала Николь: «Я в последний раз разговаривала со своей матерью».
Муж не спрашивает, кто такая Николь, так что она ему не объясняет.
Они сидят на поляне, на холме. Внизу виднеются бараки, еще ниже — городок.
Она перечисляет, кого больше нет: его отца, матери, сестер, племянника, деверей, ее матери, отца, ее подруг — Хали, Баси…
Загибает пальцы — сперва на одной руке, потом на другой. Уже все пальцы загнуты, ладони сжались в кулаки. Она рассматривает свои руки.
Она говорит:
— Мы с тобой остались — ты и я, — и разгибает два пальца на правой руке — средний и указательный. Как победная буква V или как кроличьи уши в детском театре теней. — Я верила, что ты выживешь. Я молилась… Я точно знала, несмотря на три мерзких пики рядом с червонным королем.
— Какие пики? — спрашивает муж.
— Тереса нагадала, что кто-то опасный притаился рядом, нужно быть начеку.
— Цыган! — восклицает муж. — Точно он, во всем лагере не было капо вреднее. Ясное дело, Цыган.
— Он сбежал?
— Ну что ты… О, я же принес тебе подарок.
Он достает сверток, перевязанный красивой ленточкой (из косы Лизль, догадывается она, или от ее шоколадных конфет). Она разворачивает. В коробке, на серебряной бумаге от папирос, лежит темный продолговатый предмет.
— Не узнаешь? — смеется муж. — Три пики! Немцы бежали, но печь в крематории еще топилась.
— Печь топилась… — механически повторяет она за мужем.