– Я.
– А-а… Что-то случилось?
– Да. То есть, нет… Давай встретимся. В кафе «Эспаньол».
Тишина.
– Ну, Лен…
– Не знаю. Вообще-то, я занята, – и после недолгого молчания. – О`кей, я постараюсь.
Его лицо осветила улыбка, слова готовы были вот-вот прорваться. Но, испугавшись, что одним нелепым словом можно все испортить, он лишь промолвил:
– Приходи к шести.
Повесил трубку. В автомате что-то звякнуло – в приемник упала монета. Илья положил ее на ноготь большого пальца, щелчком подбросил в воздух и, поймав, зажал в кулаке. Вот так! И живо зашагал в сторону редакции.
Поначалу шел быстро, но постепенно замедлил шаг. Редакция, эта конура, на каждой стене, как издевка, висят портреты Шолом-Алейхема и Башевиса Зингера.
Две главные темы газеты. Во-первых, Холокост. Точнее, восстановление исторической справедливости – евреев уничтожали нацисты, теперь их потомки требуют компенсаций. «Больших баксов», как говорят в Америке. Редактор газеты мрачно шутит, что быть жертвой Холокоста нынче стало профессией, причем очень выгодной.
Вторая тема – воспевание образа бронзового еврея в ермолке. Из номера в номер в «Колонке редактора» появляется редакторская заметка приблизительно такого содержания: «Каждое утро я прохожу мимо памятника, который наводит меня на глубокие размышления. Я думаю о евреях, которые, когда-то сбежав от черносотенных и петлюровских погромов, приехали в Нью-Йорк с худыми одеялами и швейными машинками «Зингер». И здесь, в Новом Свете, они решили строить новую жизнь». Затем описывается, как те счастливые горемыки сошли на берег по корабельному трапу, сели в трамвай, который отвез их на Ист-Сайд. Короче, идет пересказ второй, довольно слабой, части романа Шолом-Алейхема «Мальчик Мотл».
В первый год по приезде в Нью-Йорк Илья бродил по шолом-алейхемовским местам, как когда-то в Киеве – по булгаковским. Пытался представить, как сто лет назад сюда приезжали зачумленные, насмерть перепуганные иммигранты, как галдели на смеси идиш, польского и украинского. Матери прижимали младенцев, мужчины нервно дергали свои бороды. Где-то здесь ходил трамвай с веселыми звонками. Наверное, такой же, как в Киеве, с той лишь разницей, что можно было вспрыгнуть на ходу, и этот трамвай вез их всех, с детьми и «зингерами», на Ист-Сайд.
Там они открывали булочные, обувные и швейные мастерские. Бабушки варили куриный бульон с фрикадельками. Такой же, как когда-то варила и его бабушка, и держали полные ложки этого бульона перед стиснутыми губами своих упрямых внуков…
Когда-то Илье в руки попала книжонка «Антология знаменитых американских гангстеров», где в списке рядом с именами Аль Капоне и Гамбино стояли имена двух евреев – Луиса Лепке и Дача Шульца. Оба начинали как все бандиты: тихо отворяли двери мастерских и очень вежливо просили денег. И тогда швейной машинке «Зингер» приходилось работать на износ, чтобы прокормить беременную жену, пятерых детей и процент с выручки отдать Лепке или Шульцу. Портные создавали профсоюзы – бандиты Лепке и Шульца убивали лидеров и ставили на их место своих. Они ворочали миллионами, скупив почти все мануфактуры и ателье на Фэшн-стрит. ФБР удалось с ними справиться с большим трудом: Лепке усадили на электрический стул, а к Шульцу подослали двух киллеров, которые расстреляли его в упор в туалете одного кошерного ресторана.
6
…Только один человек в Нью-Йорке всегда по-настоящему тепло улыбается Илье при встрече. Спрашивает мягким баритоном: «Как дела, сэр?» и подводит его к лифту. Они успевают переброситься несколькими словами – о погоде, и пожелать друг другу хорошего дня. Илья поднимается в лифте, думая о том, какой славный парень этот негр-швейцар, работающий в здании, где находится редакция их газеты. Швейцар всегда опрятен и в настроении. Впрочем, чего ж ему горевать при работе не бей лежачего и зарплате 50 тысяч долларов?
А ты – карабкайся. Выживай. Господь все видит. Сверху, с крыши Эмпайр-билдинга. У Господа Свой замысел, и тебе нужно пройти весь маршрут. Господь Сам решит, где тебя остановить – в пещере земли Ханаанской, на нью-йоркской улице или в киевском рву, где тебя расстреляют, как деда Иосифа.
...Дед Иосиф был служкой в синагоге на Подоле. О нем мало что известно: ушел утром в синагогу, хотя немцы уже взяли Киев. До Бабьего Яра оставалось несколько дней. Жена с сыном (бабушка с будущим отцом Ильи) эвакуировались. Дед злился – поддалась панике. Чего вдруг? Немцы не тронут. Разве они тронули пальцем хоть одного еврея, когда стояли в Киеве еще до прихода Петлюры? И разве Всевышний позволит?