– Сашка, погнали купаться! – звал он меня, перебрасывая через плечо полотенце.
Но в ту субботу купаться мы не пошли. Войдя в домик, отец с поникшей головой тяжело опустился на кровать.
– Что случилось? – спросила мама.
Отец тоскливо взглянул на меня, кисло улыбнулся Алине.
– Идите-ка, погуляйте, – сказал он нам, и мы вышли.
– Так получилось... Приволок тот проклятый рулон к забору. Жду, а Вовки все нет. Решил вернуться в цех, а тут – они, из отдела охраны... – тихо говорил отец.
– Чуяло мое сердце, это добром не кончится. Что же теперь будет? – причитала мама.
– Составили протокол. Могут передать дело в прокуратуру. До двух лет тюрьмы...
Я стоял у окна, над головой шелестели листочки березы. Представил отца в телогрейке. Его заводят в камеру. Он сидит на железном стуле у зарешеченного окошка и пишет нам с мамой письмо...
Я побрел по песчаным тропинкам. Возле домиков за столами шумно ели, выпивали, играли в карты. Неужели все вокруг скоро узнают, что мой отец – вор?! Неужели его посадят в тюрьму? Не за политику и даже не за драку. А за украденный кусок кожи!
На берегу приятели жгли костер.
– Джон, что там случилось у твоих? – спросила Алина.
– Не знаю, – ответил я. Уши мои запылали.
– Садись, скоро испечется картошка.
Дымок вился над костром. Алина сидела, обхватив руками колени. Смотрела то на огонь, то украдкой на Вадика Гольдштейна.
ххх
Выходные тянулись мучительно долго. Отец на пляж не ходил. В бильярд тоже не играл, а бильярдистом был классным. Из разговоров родителей я знал, что когда-то отец был одержим бильярдом, играл на деньги, иногда выигрывал, но чаще проигрывал, и только семейные скандалы излечили его от этой страсти.
В воскресенье вечером мы проводили его к причалу. По деревянному трапу на катер поднимались отъезжающие. Отец прошел на корму и оттуда помахал нам рукой. Мама постаралась улыбнуться, помахала ему в ответ и быстро ушла. Кажется, она плакала.
Катер отчалил. Я смотрел вслед удаляющейся белой щепке. Жалость к отцу, стыд за него, надежда, что все обойдется и его не посадят, сменяли друг друга. Вдоль берега носилась черная овчарка Тайга и яростно лаяла на волны: недавно комендант утопил ее щенков...
На следующее утро мама, наготовив нам с Алиной еды, навела тонкие стрелки у беспокойных заплаканных глаз и, пообещав вернуться через несколько дней, тоже уехала.
3
– Выкуривали мы этих комаров, а все без толку, – говорит Алина, шлепнув очередного кровопийцу на руке. Она лежит в кровати напротив меня.
– Да, кусаются, – прислушиваюсь к тонкому писку над головой. Писк перемещается влево, к самому уху.
– Джон, что же все-таки стряслось у твоих родителей?
– У отца какие-то неприятности на фабрике.
– На этой фабрике не ворует только ленивый. Полгода назад там задержали одну бабу – обмоталась дорогой кожей под пальто. На проходной, когда ее остановили, сказала, что беременна. Ее завели в отдельную комнату и попросили снять пальто. А под ним – почти рулон кожи! Ее могли посадить в тюрьму, так она и вправду забеременела и отделалась лишь годом условно.
– Да, история... – отзываюсь, хмыкнув. Я не могу ей признаться в воровстве отца. Или, может, Алина уже знает о нашем семейном позоре?
– Джон, ты кого-нибудь любишь? – вдруг тихо спрашивает она.
– Была одна девочка. Но счастье длилось недолго: вмешались ее предки и все испортили.
– Чем же ты им не понравился?
– Она – дочь профессора. Должна окончить школу с золотой медалью и поступить в институт. А я – хулиган...
– А почему тебя называют Джоном?
– Я знаю наизусть много песен «Битлов». И вообще, я человек крайне западных взглядов.
– Вы с Вадиком учитесь в одном классе?
– Нет, в параллельных. А что?
– Да так, ничего. Давай спать.
Еще вчера Алина была для меня просто подругой детства. Настоящий же интерес вызывала одна брюнетка лет двадцати пяти. На пляже она часто растирала свое тело кремами, потом ложилась на живот и расстегивала лифчик. Я тут же захлопывал книгу и мчался в воду. Плыл, проделывая полукруг, чтобы, возвращаясь по берегу, пройти мимо нее. Она отдыхала одна. Вечерами я старался сесть рядом с нею в беседке, где смотрели телевизор, пытался сыграть с нею партию в настольный теннис, словом, тайно ее преследовал и безнадежно страдал.