Людей Анна делила на две категории – добрых и недобрых. Сначала Стив полагал, что в ее английском словаре просто не хватает слов для более разнообразной характеристики, но вскоре убедился, что дело не в ее английском. Анна действительно различала людей только таким образом и жаловалась на свою непростительную наивность, которая всегда ей внушает, что человек лучше, чем он есть на самом деле.
– О, из-за своей наивности я столько натерпелась! – признавалась она, подхватив с земли длинную, тонкую ветку и проделывая ею ловкие движения, словно шпагой. Руки у нее, несмотря на грациозность, были достаточно сильными. – Меня и грабили несколько раз, и обманывали с контрактами, и писали обо мне в журналах и газетах всякую чушь... – очутившись рядом со Стивом, она вдруг привстала на цыпочки и легонько коснулась кончиком ветки его плеча.
– Вы сейчас будто бы исполнили ритуал посвящения в рыцари, положив шпагу мне на плечо, – пошутил наблюдательный Стив, когда Анна отбросила ветку в сторону.
– Вы угадали. Вы кем хотите быть – Зигфридом или Дон Кихотом?
ххх
Стив не имел ясного ответа, зачем ему эта связь. Не раз хотел прекратить эти встречи. С женщинами он не имел близких отношений уже почти двадцать лет. Он не балетоман. В Россию в ближайшее время не собирается. Зачем же ему встречаться с Анной, которая, сама того не ведая, растравливает его душу, будит в ней какую-то тоску?..
Но каждый раз, давая себе обещания больше с ней не видеться, не мог дождаться ланча. Несся в бакалейный магазин, а потом с пакетом хлеба – к озеру...
И вот Анна пригласила его к себе. Ее квартира находилась в престижном районе Манхэттена. Квартира состояла из трех огромных, как залы, комнат.
В одной зале были собраны картины, скульптуры и различные антикварные ценности. Всего так много и в таком беспорядке, что создавалось впечатление склада. Другая комната была оборудована под зал для упражнений. Там находилось зеркало на всю стену, станок; на полу были разбросаны циновки. Третья комната – спальня, но туда Анна войти ему не дала.
Она заварила чай и, с его согласия, капнула в заварник несколько темных вязких капель из какой-то бутылочки. На поднос положила орехи и сухофрукты.
– Я ожидал, что вы будете меня угощать русской водкой с блинами. Или суши с саке, – пошутил Стив, садясь в кресло, скрипнувшее под тяжестью его крупного тела. Он был в штатском – джинсах и свитере.
За окнами темнело. Они пили чай. Стив ел изюм с орехами, но предпочел бы сейчас хороший стейк.
Анна – в черных рейтузах, босиком, в белой навыпуск рубашке. Рассказывала о балете – об Анне Павловой, которая сто лет назад первой из великих русских танцовщиц гастролировала в Америке, а потом со своей труппой отправилась в Японию.
– Не поверите, в Японии о тех ее гастролях помнят и поныне. Японцы умеют хранить традиции, у них ничего не пропадает. Они даже сохранили корону Лебедя, которую когда-то специально изготовили для Анны Павловой. В этой короне Павлова потом исполняла свою знаменитую партию «Умирающего Лебедя», – она вдруг умолкла и устремила на Стива пристальный взгляд своих чуточку раскосых глаз. Будто бы пыталась определить, какой степени доверия он заслуживает.
Стив слушал ее вполуха. Он не вникал в подробности гастролей столетней давности известной русской балерины. Но когда Анна, сказав о короне Лебедя, умолкла и в комнате возникла странная тишина, Стив наморщил лоб и сам в ответ почему-то пытливо посмотрел на нее. Вдруг понял, что сможет рассказать этой женщине о своем скрываемом от всего мира горе, – не иметь семьи, не знать радости супружества и отцовства. Она – эта чужая и далекая ему женщина – будет единственной на Земле, кто узнает его тайну. Далекая и чужая – она, в то же время, кажется ему родной. Роднее его собственной души...
– Сейчас я вам что-то покажу, – прошептала Анна и, словно змейка, сползла со стула.
Исчезла из комнаты и через миг уже стояла перед ним. На ее дрожащих ладонях лежала филигранной работы корона с белыми перьями. Золотая проволока была соединена концами в невидимых спайках, обруч был инкрустирован меленькими рубинами.