Порой наступали такие минуты, когда Анна, ведя малозначительный, по мнению Стива, разговор, вдруг сжималась, внутренне напрягалась, будто бы испытывая в душе неизъяснимый ужас. В такие минуты и Стива, обладающего от природы здравомыслием, тоже охватывало темное чувство страха и ожидания чего-то гибельного...
– Он сорвал с нее корону... А когда с феи-Лебедя срывают корону, она лишается своего царства. Она тогда попадает в мир людей, в этот страшный холодный мир... – Анна неожиданно поднесла к лицу ладони и затрясла головой. – Нет, нет... это ужасно, ужасно...
Стив недоуменно смотрел на эту хрупкую странную женщину. Молча крутил часы на растяжном металлическом браслете. Между прочим, часовая стрелка приближалась к XII, пора домой. Весь вечер проболтали о балете. А он-то собирался поговорить о его ситуации. Ведь ничего ему не помогает, ни-че-го. И как долго ждать? Или, может, вообще отказаться от этой затеи? Зачем себя снова подвергать мучениям – надеяться, прислушиваться к своему телу после каждой выпитой рюмки с настойкой, после каждой съеденной пилюли, из каких бы зверей или птиц она ни была? Не лучше ли вовсе уйти от этой русской балерины, которая сейчас сидит перед ним, как безумная, обхватив свою голову, отчаянно вздрагивает и шепчет какие-то заклятия? Даже ни разу не спросила, помогают ли ему ее лекарства?
Ее волнуют полузабытые истории каких-то фей из фольклора.
Эгоистка! Ничего не видит, кроме себя, ни о ком не думает, кроме себя. Живет в мире только своих грез и своей славы!
На стенах ее квартиры – только ее портреты и фотографии: в костюмерной и на сцене, на приемах и фуршетах, с букетами роз во время вручения призов, в аэропортах, посольствах! И никого другого на этих картинах и фотографиях: ни ее родных, ни друзей – только она!..
4
Однажды Анна пригласила его в одну из самых престижных танцевальных студий Нью-Йорка, на конкурс. Она там – в жюри, к тому же и сама исполнит номер.
С этого выступления, по ее словам, начинается ее возвращение на большую сцену после творческого перерыва. Ее новый продюсер заключил контракт с Американским театром балета, а летом она отправится на гастроли в Бостон и Вашингтон. На удивленный вопрос Стива, почему на конкурсе она будет исполнять аргентинское танго, Анна, не менее удивленная, ответила, что любая профессиональная балерина танцует не только классические балетные партии, но и народные танцы.
…Вечером Стив сидел в баре той студии, пил коктейль с такими же, как и он, приглашенными.
Начался конкурс. Сменялись танцоры. Им аплодировали – то густо, то жиденько. Фотографы и телеоператоры ходили по залу, направляя на исполнителей объективы. Анна в паре с каким-то мужчиной стояла за столиком жюри, раздавала танцовщикам комплименты и делала им замечания.
Стиву было скучно. Он уже томился и жалел, что пришел.
Но когда зазвенели струны гитар, когда ударили клавиши рояля, и на сцену вбежала Анна в черном облегающем платье, из разрезов которого выныривали ее белые гладкие ноги, когда замелькала ее белоснежная спина, окаймленная вырезом платья, когда поплыла по воздуху ее тонкая шея, несущая изящную головку с подобранными кверху и стянутыми в тугой узел волосами...
Там-та-та... Она ходила по сцене в сопровождении худенького партнера, совсем еще мальчика, который служил ей только для опоры. Нет же, она не ходила и не носилась по сцене, нет! Она рассекала воздух своим молодым жгучим телом. Она звала, томилась, взрывалась страстью. То проползала черной змеей между ног юноши, оплетая его и вися вниз головой, сдавливала его горло своими змеиными ногами, то, упав на пол, через миг опять взлетала за его спиной...
Музыка стихла, и танец закончился. Но публика молчала, боясь нарушить витающее в зале очарование. И только после того, как Анна сделала книксен, зал взорвался...
Ожидая Анну, Стив зашел в уборную. Там мужчины, открывая краны над раковинами, отрывая салфетки от бумажных роликов, не умолкали. Будто пьяные, не понимая, что с ними происходит, забыв о всяких приличиях, говорили только про танец Анны. Все признавались, что были крайне возбуждены ее танцем, что в штанах у них было «железно» и что такого сильного влечения никогда не испытывали ни к своим женам, ни даже к любовницам.
Стив тоже мыл руки, рвал салфетки, поддакивал, хохотал.
Проводив Анну домой, помог ей занести в квартиру цветы и снять шубу. Наговорил ей кучу комплиментов. Вдруг признался:
– Когда вы танцевали, я почувствовал... Впервые за столько лет мне захотелось женщину...
Ничего не говоря, Анна прошла вперед, в «танцевальную» комнату. Покусывала ноготь большого пальца, что делала только тогда, когда требовалось принять какое-то важное решение. Стив повесил свою куртку и последовал за ней.
– Я знала, знала, что вас может исцелить только Красота, – тихо сказала Анна, приоткрыв раму большого окна, и в комнату подуло мартовским ветром. Затем подошла к Стиву. – Но... я должна вам сказать, что... Я не могу любить мужчин. Я могу их только жалеть, могу для них танцевать. Но я не вступаю с ними ни в какую интимную связь. Может, когда-нибудь, в будущем, я и смогу их любить, как женщина. Но пока... Обещайте, нет – клянитесь, что никогда не прикоснетесь ко мне без моей воли.
В знак согласия, он сжал ее маленькие ручки в своих ладонях. Услышал ее взволнованное дыхание на своем лице. Видел, как вздымается ее маленькая грудь под вечерним платьем.
– Я вам верю. Верю, как никому никогда не верила до сих пор. Вы добрый и благородный. Вы – рыцарь. Помните, как я когда-то вас посвятила в рыцари там, в парке? Кстати, я тогда не шутила, и то посвящение было настоящим. Я еще потребую от вас великих подвигов, – она засмеялась и, словно пылинка, отлетела от него. – Больше ни о чем не спрашивайте. Главное – помните о клятве.
Исчезла в спальне, а Стив сел на пол.
Он думал о том, что за все время их знакомства никогда не испытывал к Анне никаких влечений. Да, он не мог иметь с женщинами половой связи, но влечение к ним порой ощущал, – какой-то болезненный огонек слабенько пробегал по его жилам. К Анне же никогда не испытывал и этого. Даже когда она делала перед ним разные упражнения, растяжки, шпагаты, ходила перед ним в неплотно запахнутом кимоно, когда наклонялась и выгибалась, когда он порой видел ее груди под отошедшими краями футболок, ее ноги в трико, открытые выше колен, – ничто не вызывало у него желания. Более того, ее тело почему-то даже иногда отталкивало его, оно казалось созданным из какой-то сырой органической массы, скажем, глины.
Но сегодня вечером там, в студии... Эта сырая масса превратилась в огонь. И этот огонь побежал по всему телу Стива, распаляя каждую его клеточку. Голова его кружилась, как после виски. Он ощутил, что может обладать женщиной...
Анна вышла из спальни. В белой пачке и белых чулках, на голове – корона. Подойдя к ящику музыкального театра, выбрала музыку. И когда зазвучала мелодия, Анна встала на пальцы и медленно, вся трепеща, поплыла...
...– Нет! No! – кричала она, пытаясь вырваться из его рук.
Он рвал на ней одежду, осыпал поцелуями ее плечи. Уже ничего не соображая, расстегнул пояс своих брюк. Куски белого разорванного шелка, порванные бретельки мелькали перед его глазами, словно в тумане.
– Нет! Нет! – кричала Анна, царапая его лицо и пытаясь вырваться.
Он злобно отвел ее руки и сдернул корону с ее головы.
И в этот миг вся комната вдруг наполнилась белыми хлопьями. Стиву сначала почудилось, что это ветер вдул в окно снег. Но замелькали перья, и красные клювы, и перепончатые лапы.
...Зашумели деревья, завыл ветер. Грязный снег летел на дорожки старого парка и на озеро. Но там, в парке, лебедей не было, ни одного.