Почти все заготовленные мною лекарственные настойки и мази заканчивались, а Джон продолжал бредить. Он сжимал крестик, просил у кого-то прощения, и клялся вернуть лилии.
Я же кляла себя за самонадеянность. Разве была я способна лечить раненых? Деревенская девица не ровня ученым мужам! Не следовало слушать просьб Джона, не следовало соглашаться на то, что сделать была не способна!
Каждый день я посещала церковь и молила Бога простить мою самонадеянность и спасти жизнь Джона. Отец Госс пытался утешить меня, говоря о матушке, но я лишь начинала плакать, когда к чувству вины прибавлялось горе.
Встала спозаранку — чтоб успеть и о Джоне позаботиться, и себя покормить. Распахнула дверь и взвизгнула, точно полевая мышка. Под дверью стояли два ведра с колодезной водой. И Том. Я даже глаза протерла, чтоб понять, не привиделось ли мне.
— Ты что тут делаешь? — глупо спросила я. От недосыпа в голову лезла всякая ерунда. Может, заблудился?
— Воды тебе принес, — Том неловко показал на два крепко сбитых ведра. Из них-то наверняка вода не вытекала, как из моих.
— Зачем?
— Так надо же, — пояснил он и сделал неопределенный жест рукой. Я все еще смотрела на него, не понимая. — Отец приказал. Ухаживать там. Потом приданое.
Том шагнул назад и потупился, будто его за чем-то непристойным поймали. Я присмотрелась к человеку, за которого меня сватали. Он был широк в плечах и коренаст. Глаза, как и у отца — близко посажены друг к другу, но цвет был красивый — точно у политой дождем плодоносной земли. Густая темная шевелюра была небрежно перевязана засаленной лентой, но непослушные волосы выбивались из хвоста и торчали во все стороны. На руках ожоги от кипящего масла. Взгляд у Тома был открытый и наивный, и весь он напоминал огромную дворнягу, что готова вилять хвостом от одного лишь ласкового слова.
— Спасибо, — улыбнулась я. Том широко улыбнулся в ответ и почесал огромной ладонью у себя в затылке. Хвост от этого совсем растрепался. — Но не нужно. Я всегда сама справлялась. Ни к чему тебя утруждать.
И рядом с моим домом с его временным обитателем тоже якшаться не стоит. Кто знает, когда Джон в себя придет. Том мне был безразличен, ну может жалела его иногда, из-за побоев отца да недалекого ума, но про Джона-то я ничего толком не знаю.
— Но отец сказал — носить. Постоянно.
Ох. Святые, и не отвертишься ведь. Том в своей жизни только трактирщика Тука и слушает.
— Тогда у ворот оставляй. Негоже тебе ко мне во двор заходить, да еще и до рассвета, народ дурное начнет говорить.
— Так я их поколочу, чтоб молчали, — предложил Том и меня проняла невольная дрожь. Меня ты тоже потом будешь бить, чтоб тихо сидела, если отец прикажет? Правду говорят, даже добрая собака может больно укусить.
— Сделай, как я прошу. Тебя ведь отец попросил мне помочь? Оставленные у ворот ведра мне очень помогут.
— А, вона оно как. Ну тогда ладно. Свидимся еще.
— Свидимся.
И скорее, чем я надеялась. Следуя наставлениям отца, Том назойливо вертелся радом. Ходил по пятам, помогал с работой в поле. Хотелось бы сказать, что он лишь мешался — но здоровый мужчина справлялся с вспахиванием земли куда быстрее меня самой. Вместе с ним работа спорилась, и я уставала меньше. Я благодарила Тома, а он лишь широко улыбался в ответ:
— Я и не устал совсем. Столько же могу сейчас проработать.
Я протянула Тому кусок хлеба. Выглядел он не особо аппетитно, я его из остатков отсыревшей муки пекла, да травы лечебные добавила, а они горчинку давали. Но Том взял, и с благодарностью съел, хотя жил у отцовского трактира и наверняка через день ел свежую выпечку. Обрадовать его было так же легко, как малого ребенка. Представляя его в доме жесткого к людям Тука, я невольно начинала беспокоиться о таком наивном Томе.
— Чего бы ты хотел? — спросила я. Полуденное солнце, уже почти жаркое в эту пору, разморило меня. В такие моменты, наполненные запахом свежей земли и молодой травы, которая вот-вот должна была вылезти из земли, жизнь будто замирала.
— Мне и хлеб нравится, больше не надо ничего.
— Я не про еду, — ответила я, улыбнувшись. — Если бы ты мог получить все, что угодно в этом мире, чтобы ты хотел?