— Ангел, не убегай, — стон Хенола разбудил Мэл, заставил прижаться к нему еще крепче и попытаться успокоить душу, которую так долго заставляли быть в неволи страха.
«Я, королева этого мира. Мира, в котором меня интересуют лишь мои собственные нужды и желания. Ну, я такая, так что смиритесь. Или умрите у меня в ногах. Меня такой сделали боги и меняться я не собираюсь. Я Гревин, королева мира тьмы, смерти и боли. Герард сам дал мне такую власть, сам дал свободу в выборе своих игрушек, сам это все разрешил. И вдруг он решил меня сбросить с пьедестала? Ворвался в мою комнату и говорит о том, что моя роль на этом закончена и я могу отправляться куда пожелаю, но оставаться здесь я больше не могу. Да, кто он такой, чтобы решать за меня: кем быть и что делать? Бог? Да, у него есть магия, и его магия сильнее моей. Но ведь он дал мне сначала власть, даже не лез в мои дела, отстранился. Да я делила с ним постель редко, не спорю, грешна, но ведь мои игрушки… он не запрещал использовать их по прямому назначению… Тогда что произошло сегодня?»
— И почему ты вдруг передумал? — женщина грациозно встала с лежака, покрытого шкурой одного из самых бесценных животных, редкого и такого красивого. Зенофы, живут на верхних уровнях, грациозные большие кошки, с рыжим мехом, с клыками, которые могут прокусить шею, но таким кротким нравом. Может потому, их и истребили? Ну, почти истребили, парочку Герард смог спрятать у себя в тайнике. И Гервин это знала.
— Потому что твоя кровожадность сведет в могилу любого достойного, — со вздохом констатировал Герард, глядя на эту женщину. Красива, когда хочет понравиться, вообще умопомрачительна, сводит с ума и стояк гарантирован на пару часов. Но почему-то именно сегодня у него совсем нет желания разбираться в ее желании ему понравится. Она развращена, себялюбива, эгоистична.
— Я тебе надоела, милый? — тонкая ручка залезла ему под плащ, ощупывая талию и спускаясь к ширинке. Герард перехватил ее пальчики и зарычал: — Хватит. Я сегодня не в настроение разбираться с тобой. Ты мне надоела. Надоело выносить за тобой мусор, выносить тела и прибирать покои от крови. Мне надоело слышать стоны тех, кого ты мучаешь. Уж даже не знаю, кем ты была в прошлой жизни, но я уже тысячу раз пожалел, что спас тебя от смерти в той мгле.
О как изменилось лицо женщины, оно исказилось от гнева, яростью полыхнули черные глаза: — Я помню лишь то, что вокруг меня клубился туман смерти, и серые глаза, и голос, который я буду помнить всегда, кричал мне, что я чудовище и мне пора исчезнуть во тьме.
— Как же я согласен с той кто так сказал.
Гревин встрепенулась: — Мой король, ты ведь знаешь ее, ту кто отправил меня в эту преисподнюю. Покажи мне ее, и я уйду с миром, спущусь вниз и буду вести тихий и мирный образ жизни вдали от тебя, — женщина вплотную приблизилась к королю и заглянула в его глаза. Но там был лишь укор, смех: — Чтобы ты убила еще и ее? Нет, уж лучше живи в неведенье.
— Тогда я останусь и буду жить, так же как и всегда, — Гревин отстранилась от него и развела руки в стороны, покачивая бедрами, сделала пару шагов и резко развернулась к нему. — Ты ведь хотел от меня освободиться, так отдай мне эту душу, и будешь свободен.
Герард сложил руки на груди и усмехнулся: — Я и так свободен, нашим отношениям конец. С этой минуты ты никто. У тебя нет слуг, нет игрушек, ничего больше нет. Хочешь жить здесь — живи, но… Еду добывай сама и готовь сама. Или иди на кухню и стань служанкой новой госпоже. И не забудь, эта ночь у тебя последняя, завтра у тебя не будет ничего. Все украшения завтра утром ты вернешь, а комнату можешь оставить себе, если конечно сможешь ее удержать.
— Ты не смеешь? — она рычала, сверкая глазами.
— Смею. Я здесь бог, король, и этот мир создал я. А ты лишь душа, которой я помог выжить, — резкий шаг к ней и мужчина наклоняется к застывшей в ужасе женщине. — Я ведь могу и забрать твою душу, — его голос пронизывает ее до костей, заставляет кожу покрываться мурашками. — Моя магия, позволит мне это сделать, а твоя клятва мне, не позволит тебе причинить мне вред. Помнишь же о клятве?
Гревин передернула плечами. Она помнила. Все помнила. И ужас сковал ее душу, тело. Клятва в полном и безоговорочном подчинении. И она взмолилась: — Я буду добрей, я стану добрей. Я не буду больше никого мучить, обещаю.