«А что, если война придет сюда снова? – спрашивала себя Зои. – На чьей стороне буду я? Моего собственного народа? Или дочери?»
Стражники уже начали бросать на нее мрачные взгляды, видимо, считали, что пришла пора возвращаться внутрь горы, но Зои знала, что погода может снова измениться, начнутся долгие снегопады, и тогда рынка на свежем воздухе не будет еще в течение нескольких лун. Она не обращала на них внимания и продолжала разгуливать по самым дальним рядам, поменяла заплечный мешок Ордена Строителей на лесной орех и морошку, сушеную репу, пастернак и дикий сельдерей и даже сушеную речную рыбу, главным образом окуней и щук, – все то, что напоминало ей о днях, проведенных в Ордене Росквы, и те счастливые времена, когда она была свободной женщиной много лет назад. Наконец, когда солнце стало клониться к западным пикам и Стража дракона начала закрывать рынок, Зои неохотно подала знак своему эскорту, что она готова вернуться.
«Будь у меня достаточно большая корзина, я унесла бы с собой кусочек солнца. И тогда могла бы смириться с чем угодно».
Ей даже не нужно брать с собой много: ее жизнь в горе́ будет продолжаться лишь малую часть жизни хозяина, хотя он был старше, чем она, на несколько столетий. Она часто задумывалась: будет ли кто-то из бессмертных вспоминать о ней, когда она умрет, или она исчезнет из их жизни, как упавший с дерева лист.
«А что будет с Нежеру? Станет ли моя дочь, которая может прожить почти столько же, сколько ее отец, вспоминать меня через сотни лет? А Вийеки? Будет ли великий лорд помнить, что когда-то любил смертную? Зачем брести вперед, если конец неизменен – темнота и молчание?»
Солнце уже зашло. Во внешнем городе и на рынке стало так холодно, что пар ее дыхания мешал ей видеть. Она содрогнулась. Ей следовало вернуться раньше, теперь она боялась рассердить Вийеки. Зои не могла даже выбирать свою смерть, ведь она сама дала заложника судьбе – своего единственного ребенка.
Пора назад, в тихие, бесконечные каменные залы. Обратно к непостижимым ритуалам, лицам в масках и постоянному напоминанию о том, что даже после того, как она дала жизнь прославленной юной воительнице, сама Зои оставалась в их глазах всего лишь животным.
«О, красивая, храбрая Нежеру, мое дитя, – думала она. – Несмотря на то что ты не в силах меня понять и презираешь за слабость смертной, я тебя люблю. Ради тебя я буду продолжать жить во тьме».
Любила ли она Вийеки, отца ее дочери? Чувствовала ли к прожившему много столетий хозяину – ее владельцу – нечто большее, чем благодарность к тому, кто позволил ей почувствовать свободу, которой наслаждались лишь немногие рабы? Который показал ей истинную доброту и даже нежность, столь необычную для хикеда’я?
У Зои не было ответа на этот вопрос. Она неохотно попрощалась с солнцем и повернулась к высоким, зловещим горным вратам, но не смогла отказать себе в маленьком акте неповиновения, заставив стражей хикеда’я нести свои покупки.
В глубинах горы Вийеки сей-Эндуйа, Верховный магистр Ордена Каменщиков, читал в своем саду, размышляя над стихотворением Шан’и’асу:
«Безмолвие, да, – думал Вийеки. – Перед смертью это действительно ценный дар. Потом, однако, оно будет доступно даже беднейшему из нас».
Поэзия Шан’и’асу имела огромное значение для наставника Вийеки, Яарика, прежнего Верховного магистра Ордена Каменщиков, а этот том являлся любимой книгой старого аристократа и стал подарком для Вийеки, полученным из собственных рук магистра. Чтение стихотворения почти вернуло Яарика сей-Киджана – казалось, он вновь стоит рядом, строгий, но с мгновениями неожиданного юмора и неизменно полного тайн.
Вийеки, как и большинство представителей его народа, ценил тишину, но не ее он больше всего любил в своем саду. В районе благородных поместий на втором ярусе Наккиги и без того царила тишина, если не считать легкого шороха шагов слуг и приглушенного топота вооруженных патрулей: и его дом сам по себе был убежищем от шумного мира. Однако Вийеки жаждал не просто тишины, а уединения.
По стандартам города внутри горы сад Верховного магистра считался роскошным и огромным, как и подобает главе одного из самых главных орденов. Шахта вела прямо от скалистой крыши помещения через всю каменную шкуру горы к небу по наклонному входу из ледяных боков Наккиги, позволявших солнечному свету отражаться от отполированных сторон, создавая единую яркую колонну в центре, где находился сад. В этом сезоне талая вода постоянно вытекала из расселины в стене сада в прямоугольный пруд, привлекая паривших в небе птиц. В такой хороший день, как сегодня, полдюжины горных ласточек и несколько черных и белых клушиц плескались на мелководье, они встряхивали перьями и звали друг друга скрипучими голосами, едва ли более громкими, чем шепот. В Наккиге даже птицы предавались бесконечной скорби.