Проводник при передвижении по королевскому дворцу был необходим для всех посетителей, хотя его функции редко выполняла столь высокопоставленная особа: Омейо Хамак представлял собой настоящий лабиринт, в полном соответствии со своим названием, непостижимо сложную головоломку из высеченных в скале помещений и коридоров, изящных мостов и на первый взгляд бесполезных лестниц, ведущих в никуда, огромная тайна, которую никому не удастся распутать случайно. Лишь верховные священники знали путь в сердце лабиринта, где ожидала Королева.
Пока почтенный Зунияби уводил его все глубже и глубже в лабиринт, Вийеки мог думать лишь о той, что его вызвала, и теперь сидела, дожидаясь его появления, в центре каменой паутины. Утук’ку, старейшая, Мать всего сущего, сердце нашей расы. Почтительные обращения, выученные в далеком детстве, вдруг стали всплывать одно за другим в его раздраженном разуме. Мудрая за гранью мудрости. Могущественная без предела. Всевидящая.
Наконец они добрались до коридора с множеством дверей, каждая из которых не привлекала внимания. Зунияби помедлил и положил руку в перчатке на рукав Вийеки.
– Теперь я вас оставлю, – сказал Верховный священник, и выражение его лица оставалось скрытым под маской из слоновой кости. Он указал на одну из дверей. – Она ждет. – Зунияби вежливо, но коротко поклонился и отвернулся.
Наверное, уже полдюжины раз после того, как Вийеки вышел из дома, он вверил свою душу Саду.
«Прочь, нищие, – приказал он никчемным, мучительным мыслям, открывая дверь и делая шаг в темноту. – Разве старые герои не утверждали, что они чувствовали себя живыми только в те мгновения, когда смерть была близка?»
Темнота за дверью оказалась не такой полной, как он подумал в первый момент. Одинокий факел горел в дальнем конце коридора, высеченного в невзрачном камне, над дверью столь же простой, как и та, в которую он только что вошел. На мгновение он ошибочно принял ряд неподвижных фигур, застывших по обе стороны коридора, за статуи, но потом заметил, что все они в простых, скрывающих лица шлемах и снежно-белых доспехах личной гвардии Утук’ку – Королевские Зубы, а молчание и неподвижность их обычное состояние.
Ураеки, отец Вийеки, был придворным художником, всегда серьезным и корректным со своими благородными моделями, но дома, с семьей, он был веселым, а иногда странным. В детстве отец рассказал Вийеки, что Королевские Зубы на самом деле призраки воинов, павших, защищая Королеву, и их храбрость подарила им привилегию охранять ее целую вечность.
Со временем Вийеки узнал правду, но детское воспоминание осталось. И хотя они не были призраками, никто, за исключением тех, кто обитал в самых высоких сферах лабиринта, и членов Ордена Жертвы почти ничего не знал о Зубах, не ведал, как их выбирают и обучают, где они живут в огромном дворце или даже их имена. Подвыпивший командир Ордена Жертвы однажды сказал Вийеки, что элитные гвардейцы Королевы жертвуют свои языки ножу во время церемонии, когда надевают священные шлемы из белого бересклета.
«Как же выглядел мир, когда бересклета было так много? – подумал Вийеки, шагая между рядами молчаливых часовых в шлемах. Сейчас его практически не осталось, священные рощи почти опустели. – Только Королева не умирает и не меняется. А все остальное, что принадлежит Народу, исчезает, слабеет и превращается в пыль…»
Когда он подошел к двери в конце коридора, она распахнулась, хотя ни один из гвардейцев не пошевелился, а за дверью никого не было. Вийеки перешагнул через порог и снова попал в освещенное помещение.
Лица. Вот первое, что он увидел, лица на каждой стене огромного зала, а также на потолке – громадные, некоторые спокойные, другие искажены жуткими гримасами – множество и одновременно одно и то же. Вийеки видел эти черты тысячи раз на памятниках и фресках. Он знал их так же хорошо, как лица своей семьи. На него со всех сторон смотрел Друкхи, Белый Принц, сын Королевы и мученик, большинство портретов было исполнено в технике шринйеда, священном искусстве ткачества, которое хикеда’я принесли с собой из Сада, но даже плиточный пол изображал различные моменты слишком короткой жизни Друкхи.
В центре зала, на глазах у рыдающих, испытывающих жуткие мучения Друкхи, стояла сферическая рама филигранной работы, окружавшая массивную кровать, которая возвышалась на постаменте из черного камня. В центре кровати, словно яйцо в гнезде, сидела сама Утук’ку в серебряной маске.