И он показал на противоположный берег, где поля были выше. Саймон не смог бы достать до него стрелой.
– А если бы я попытался войти в воду, ты бы пошел за мной? – спросил ребенок. – Или если бы я туда упал?
– Конечно. – Саймон вспомнил, с какой уверенностью он это сказал. – Я бы прыгнул в воду и вытащил тебя. Конечно, я бы так поступил!
Но что-то его отвлекло, какой-то шум во сне, шум, на который – он знал – не следовало реагировать, но не заметить громкий лай собак было трудно. Всю свою жизнь, с тех пор, как его преследовала жуткая белая стая Стормспейка, Саймон чувствовал, как у него леденеет кровь, когда начинали лаять собаки.
– Папа?
Голос мальчика звучал дальше, чем мгновение назад, но Саймон повернулся спиной к реке, чтобы посмотреть на темнеющие поля – солнце скрылось за тучами. Где-то далеко какая-то тень двигалась по земле как единое целое – не охотящаяся стая, но нечто, вышедшее на охоту…
– Папа?
Голос уже превратился в шепот. Маленький принц больше не держал его за руку – как такое могло случиться? И хотя это был всего лишь сон, хотя Саймон наполовину понимал, что лежит в постели и спит, он почувствовал, как его охватывает леденящий ужас, словно кровь стынет от холода у него в мозгу. Сына больше не было рядом.
Он начал отчаянно озираться по сторонам, но сначала ничего не увидел. А далекий скорбный вой собак стал приближаться. Наконец он разглядел маленькую головку, подпрыгивающую на темной воде, худенькие руки поднялись, словно приветствуя друга – фальшивого друга, друга обманщика, – и сердце Саймона содрогнулось, словно собиралось остановиться. Он побежал, он бежал целую вечность, но ему никак не удавалось приблизиться. Тучи у него над головой сгустились, и солнечный свет практически исчез. Ему показалось, что он слышит ужасный тонкий крик и плеск, но хотя он бросился к тому месту, где в последний раз видел сына, оно по-прежнему оставалось далеко.
Саймон закричал, прыгнул, как будто хотел пересечь огромное разделявшее их расстояние исключительно силой желания… силой сожалений.
– Саймон!
Прохладные пальцы коснулись его лба, не столько успокаивая, сколько удерживая, сковывая его. На мгновение ужас стал настолько сильным, что он протянул руку, чтобы отбросить в сторону препятствие, и услышал восклицание – ее поразило его внезапное движение, – и Саймон вспомнил, где находится.
– М-мири?
– Плохой сон, Саймон. Тебе приснился плохой сон. – Когда Мириамель почувствовала, как его мышцы расслабляются, она убрала руку с его лба. Другую она положила ему на грудь, но сейчас убрала ее и легла рядом на разворошенную постель. – Мне попросить принести тебе что-нибудь?
Он покачал головой, но, конечно, она не могла его видеть.
– Нет, я…
– Тот же сон, что и в прошлый раз? Дракон?
– Нет. Мне приснился маленький Джон Джошуа. Естественно, ведь в последнее время я не мог думать ни о чем другом.
Саймон лежал и долго смотрел в темноту. По дыханию Мири он чувствовал, что и она больше не смогла заснуть.
– Он мне снился, – наконец заговорил Саймон. – Он ушел от меня. Я бежал за ним, но не смог догнать.
Она все еще молчала, но положила ладонь ему на щеку и не стала ее убирать.
– Прошло семь лет, Мири, семь лет с тех пор, как проклятая лихорадка забрала его у нас, а я никак не могу привыкнуть.
Она пошевелилась:
– Ты думаешь, со мной иначе? Я скучаю по нему каждое мгновение!
По голосу Мири он понял, что она рассержена, хотя и не понимал причины ее гнева. Как могли священники говорить, что смерть – добрый друг, когда на самом деле она, точно армия, забирает все, что захочет, и уничтожает мир на долгие годы даже после того, как уходит?
– Я знаю, дорогая. Я знаю.
– Подумай, – заговорила она после долгой паузы, – каждый год будет наступать девятый маррис, каждый год, до конца времен. Когда-то это был счастливый день. Когда он родился.
– Так должно быть и сейчас, моя дорогая жена. Бог всех забирает, однако наш сын дал нам наследника прежде, чем мы его потеряли. Он дал нам очень много.
– Наследник. – Ее голос резко прозвучал в темноте. – А я хочу только его. Я хочу Джона Джошуа. Но вместо этого нам придется заботиться о ней до конца наших дней.
– Ты сама сказала, что вдова – лишь малая цена за нашу внучку, не говоря уже о внуке и наследнике.
– Я говорила это до того, как Морган стал юношей.
– Ха! – На самом деле Саймону это не показалось забавным, но лучше так, чем ругаться. – Едва ли его можно назвать мужчиной.
Мириамель вздохнула и только после этого ответила:
– Нашему внуку семнадцать. Тебе было столько же, когда мы поженились. И он достаточно взрослый, чтобы бегать за девушками. Достаточно взрослый, чтобы целыми днями пить, играть в кости и делать все, что ему заблагорассудится. Ты так себя не вел в его возрасте!
– Я мыл тарелки, чистил картошку и лук, убирал замок, моя дорогая, и я не выбирал такую жизнь. А потом я сражался за Джошуа, но и это не по собственной воле.
– Все равно. С такими никуда не годными друзьями кем Морган станет? Таким же, как они.
– Он вырастет из этих глупостей, Мири. Он должен.
Однако Саймон не особенно верил в собственные слова. Его внук иногда казался ему таким же потерянным, как сын, которого унесла черная река смерти.
Они еще некоторое время молча лежали в темноте.
– И я скучаю по малышке, – сказала Мириамель. – Я имею в виду нашу внучку. – Она положила руку на живот мужа и придвинулась поближе. Он почувствовал, как напряглись ее мышцы. – Я жалею, что мы оставили ее дома. Ты думаешь, она будет хорошо себя вести с Роной?
– Никогда. – Тут Саймон по-настоящему рассмеялся. – Ты слишком много беспокоишься, любовь моя. Ты же знаешь, мы должны были оставить Лиллию дома. В Риммерсгарде еще зима, воздух там полон льда и лихорадки. Но мы взяли с собой внука, которому полезно находиться с нами.
– Полезно. Какую пользу может получить тот, кто уже потерял отца, глядя, как умирает достойный пожилой человек?
– Принц Морган должен понять, что он не сам по себе. Он надежда многих людей. – Саймон почувствовал, как сон наконец к нему возвращается. – Как и мы с тобой, жена моя. – Он не имел в виду ничего плохого, но почувствовал, как Мири снова напряглась. – Я должен поспать. И ты тоже. Не переживай, Мири. Иди ко мне – положи голову мне на грудь. Вот так.
Иногда, когда Мириамель грустила, он ужасно по ней скучал, даже если она была рядом.
В тот момент, когда Мириамель устраивалась поудобнее у него на груди, она вдруг снова напряглась.
– Его могила! – прошептала она. – Мы не…
Саймон погладил ее волосы.
– Мы все сделали. Во всяком случае, Пасеваллес обещал в своем последнем письме, что он возьмет цветы и позаботится о том, чтобы архиепископ Джервис провел мансу для Джона Джошуа.
– О. – Саймон почувствовал, как она снова расслабляется. – Пасеваллес хороший человек. Нам повезло, что он с нами.
– Да, так и есть. А теперь нам обоим нужно поспать, Мири. Завтра у нас трудный день.
– Почему? Ты думаешь, Хью наконец нас впустит?
– Ему лучше не тянуть. Я начинаю терять терпение.
– Мне он никогда не нравился. С самого начала.
– Да, но тебе многие люди не нравятся сначала, моя дорогая. – Он наклонил голову, чтобы коснуться ее щеки.
– Это неправда. Раньше было иначе. – Она придвинулась к нему еще немного. Снаружи снова усилился ветер, и веревки, удерживавшие шатер, загудели. – Я думаю, во мне было больше любви. Иногда я боюсь, что истратила ее всю.
– За исключением меня и наших внуков, верно?
Пауза показалась Саймону слишком долгой.
– Конечно, – сказала Мириамель. – Конечно.
Но эта годовщина была отравлена с тех пор, как умер их сын. Стоит ли удивляться, что в ней скопилось столько горечи.
А потом, под песнь ветра, Саймон снова заснул.