Фремур не считал, что его кожа стала толще с тех пор, как закончилось его детство, но иногда появлялась уверенность, что его сердце сжалось и затвердело, точно сырая шкура, оставленная на солнце. Он часто думал о себе именно так, будто его внутренности превратились в узел из сыромятной кожи и он становится только прочнее и жестче, когда его натягивали. Он ощущал нечто похожее и в Унвере, однако напряжение внутри Унвера было значительно сильнее, вроде толстых веревок, которые используют для того, чтобы поставить вертикально упавшие после землетрясения камни на Клановой Земле. Веревки скрипели всякий раз, когда принимали на себя их невероятную тяжесть, и вскоре становились похожи на мощные сухожилия мужчин, надежно державших их в руках, когда они сражались с самой землей. Именно таким был Унвер, вот только его сухожилия никогда не знали отдыха. Другие члены клана Журавля его не любили, но боялись мощного тела, длинных рук и застывшего, лишенного выражения лица, не менявшегося подобно камням, что с легкостью выдерживают бесконечные атаки ветра и непогоды.
«Он слишком свиреп и не склоняет голову перед моим братом. Однажды Одриг его убьет или заставит уйти из клана», – думал Фремур.
Никто во всем клане, за исключением, быть может, его приемного отца Жакара, не помнил настоящего имени Унвера. Когда он неуклюжим мальчишкой только появился в клане, кто-то спросил его, кто он такой.
«Унвер», – ответил тот, глядя на Одрига и других парней, точно медведь, окруженный лающими собаками, – это значило «никто», и с тех пор все в клане стали так его называть. Даже сестра Фремура Кульва, а она одна из немногих по-доброму относились к высокому воину. Для всех остальных он был лишь странным, недружелюбным членом клана, который жил с вечно пьяным приемным отцом на краю лагеря – хороший всадник и отличный боец, но в остальном его старались избегать.
Подойдя к краю луга, Фремур увидел старого Жакара, сидевшего на ступеньках фургона и точившего нож длинными скребущими движениями. Фремур не имел ни малейшего желания разговаривать с вредным стариком, поэтому направился к тропинке, шедшей между деревьями в обход неухоженного фургона Жакара в березовую рощу. Там, как он и предполагал, Фремур нашел Унвера, который с помощью камней пытался придать нужную форму деревянным деталям своего незаконченного фургона, а Деофол, его огромный конь с темной шкурой, равнодушно щипал траву. В это время года трава была высокой и сочной, и все лошади обросли жиром. Наступило время праздника, во всяком случае, для большей части клана.
– Привет, всадник, – сказал Фремур. – Пусть копыта твоего скакуна всегда находят тропу.
Унвер поднял голову.
– Не смогу сказать того же тебе. Где твоя лошадь?
Фремуру совсем не хотелось об этом говорить, и он кивнул в сторону фургона Унвера, который выглядел уже почти готовым и куда лучше расшатанной повозки Жакара. Фургон еще предстояло покрасить, однако все сочленения были тщательно подогнаны, а каждая спица в каждом колесе отполирована до гладкости стекла.
– Как продвигается твоя работа?
– Неплохо, – сказал Унвер, протягивая Фремуру мех с вином.
– Если хочешь, я могу помочь тебе закончить, – предложил Фремур, делая глоток терпкого красного вина. – Я имею в виду твой фургон, а не вино. У меня нет лошади, и мне все равно нечего делать.
Унвер приподнял бровь, но не стал задавать очевидный вопрос.
– Перед покраской нужно продолжить полировку. Ты можешь с этим помочь – но тебя не спасет даже Громовержец, если ты сделаешь хотя бы одну зазубрину на дереве, Мышь.
– Мне никогда не нравилось это имя. – Фремур и сам не знал, почему он так сказал.
Унвер посмотрел на Фремура, сделавшего большой глоток, потом взял у него мех, напился сам и вытер капли вина с длинных усов. Его кожа, не такая темная, как у большинства людей клана, у которых под воздействием солнца и пыли равнин она приобретала оттенок вишневого дерева, напоминала по цвету круглые коричневые камни, лежащие на дне рек. У него был длинный нос, острый и тонкий, высокие скулы и необычные глаза, серые и похожие на дождевые тучи.
Фремур ждал, но Унвер не стал ничего уточнять относительно его прозвища. Вместо этого он проводил взглядом двух всадников, ехавших рядом вдоль дальней стороны луга, на расстоянии полета стрелы. Прищуренные глаза цвета бури следили за ними до тех пор, пока они не скрылись из вида, словно Унвер был хищником, а они жертвой.