— Камень отменный. — Я вдохнул поглубже. — Мастер Аллин, могу ли я… для себя… некоторые затруднения…
Мне не понравился его взгляд, прямой и тяжелый.
— Затруднения?
Я жалко хихикнул.
— Деньги, сэр. Ну, вы понимаете, долг чести…
Аллин схватил меня за рукав и увлек к термам. Из-за стены доносился плеск воды и стоны больных.
— Давайте начистоту, сэр, долой церемонии, — выпалил Аллин. — Хотите сказать, что проигрались в пух и прах?
Никогда еще я не видел его таким суровым.
— Единственный раз, — надменно промолвил я. — К несчастью, я…
— Сколько?
— Сэр?
— Не притворяйся глупее, чем ты есть, мальчишка! Сколько ты должен?
Я хмуро пробормотал:
— Сотню. Гиней.
Я считал Аллина человеком мягким и покладистым. Выходит, ошибался. Он пригвоздил меня к месту взглядом, который мог колоть камни.
— Знай, я предупреждал Джона насчет тебя. А он только рассмеялся и сказал: «Брось, Ральф, дадим мальчику возможность проявить себя». И вот как ты ему отплатил! Вы отвратительны мне, юноша. Джон трудится не покладая рук, его окружают дураки и завистники, и даже его собственный подмастерье оказался мерзавцем! Если я узнаю, что у Форреста пропали деньги…
Я отпрянул.
— Я не вор!
— Думаю, ты на многое способен.
Мы пожирали друг друга глазами. Прохожие удивленно оглядывались.
— Кому ты должен? — спросил Аллин.
— Не ваше дело! — выпалил я, вне себя от ярости. — Забудьте мои слова. Я сам найду деньги.
— Джон знает?
— Нет. Не говорите ему.
— Не скажу. Пока. Держи. — Аллин что-то черкнул на клочке бумаги и сунул его мне в руки. — Вот адрес одного уважаемого человека. Он честен, не какой-нибудь кровопийца, и ссудит деньги под разумный процент и мою гарантию. Но клянусь, Зак, в первый и последний раз! Я делаю это не ради тебя, а ради моего доброго друга, имевшего несчастье пригреть на груди змею!
Не поклонившись, Аллин резко развернулся и был таков.
Я стоял посреди площади, сжимая рукоять шпаги и комкая бумажку в руке. Лицо горело. Мне казалось, все прохожие пялятся на меня, однако я не мог сдвинуться с места.
От бессильной ярости тряслись руки.
Я поднял голову, с независимым видом подошел к стене терм и стал смотреть на купающихся. Я едва видел их сквозь дымку гнева. Пары горячей воды поднимались в осенний воздух, а я смотрел на толстух и подагрических старцев и готов был убить их. Нищие, проститутки и сифилитики плещутся в общей ванне, надеясь на исцеление от заслуженных хворей. О, как я их ненавидел!
Как я ненавидел весь мир!
Где я возьму деньги, чтобы платить проценты? Разве он не знает, что я разорен? Я сузил глаза, чертыхнулся и внезапно понял, что должен делать. Скомкав бумажку, я швырнул ее в источник. Мое подношение Сулис.
Я свернул в переулок и побежал. Вверх по склону холма. Мимо убогих домишек и строящихся особняков, мимо лавок и игорных домов, мимо таверн и уличных торговцев. Мимо узких улочек и прямых проспектов, портшезов и фаэтонов, мимо черных металлических оград и служанки, скоблящей ступени крыльца, мимо лужи пролитого пива и задир-петухов, затеявших сражение посреди дороги.
Я добежал до дома Форреста, открыл дверь и прислушался.
Из кухни раздавалось бормотание миссис Холл. Должно быть, Сильвия тоже там. Крадучись, я поднялся по ступеням, открыл дверь кабинета и беззвучно закрыл ее за собой. Чтобы не скрипнула половица, я снял ботинки и сунул их за макет. На миг мне захотелось разнести его в щепки, но я сдержался. Я сделаю кое-что похуже. И тогда я отдам карточный долг и отплачу Форресту за его унизительную доброту, не забыв его щеголеватых приятелей, которые смеют смотреть на меня свысока!
Стол был завален бумагами. Чертежи, диаграммы, наброски к новым статьям. Книги по геометрии и алхимии. Инструменты, перья, чернила.
Я нашел чертеж, зажег лампу. Осеннее солнце клонилось к закату. Скоро совсем стемнеет, а значит, у меня мало времени. Я выбрал перо и скопировал чертеж, но моя копия была неточна.
Изменения были почти незаметны, никто и внимания не обратит. Там добавил несколько дюймов, тут сдвинул колонны левее. Сместил дверные проемы и прочее в том же духе. Возможно, Форрест и сам не различит подмены, пока не будет поздно. И тогда гармония и совершенство Круга будут разрушены.
Окуная перо в чернила, я мрачно кивал головой. Пропорции — это главное. В них заключена магия архитектуры. Отныне любой, кому доведется смотреть на Круг, будет испытывать странное, неуютное чувство, не понимая, что его гнетет. Здесь перекошено, тут недотянуто.