Мальчик не стал тратить деньги на кикимора. Он побродил по рынку, сгрыз горсть солёных орешков и не спеша направился прочь. Торки семенил следом на безопасном расстоянии, зорко высматривая удобное местечко для преображения.
Мальчишка тем временем спокойно шёл, засунув руки в карманы широких холщовых штанов, какие обыкновенно носят крестьяне. Он свернул в переулок и устремился к хлебной лавке, над входом в которую красовалась нагретая солнцем жестяная ватрушка.
Торки нырнул в арку, где местное население беззастенчиво справляло большую и малую нужду, и, морща нос, перевоплотился в Антония. Облик философа, не смотря, что фавн видел его один раз и после смерти, удался на славу вплоть до разбитых сандалий и старенького голубого хитона.
Когда фавн в виде друга детства своего хозяина выворачивал из арки, предполагаемый принц уже стоял возле хлебной лавки, задумчиво отщипывая кусочки от румяного большого каравая. Он увидел спешащего к нему Торки, и лицо мальчика озарилось необыкновенной радостью, которая буквально выплёскивалась из счастливых глаз.
— Дед! — заорал он, — дед, как ты нашёл меня? Знаешь, когда я увидел твою шляпу в окошке, здорово перепугался.
— Мальчик мой, — загудел Торки неожиданно низким и звучным голосом. Ему казалось, что Антоний должен был разговаривать именно так. — Долгие годы я был вынужден скрывать от тебя страшную тайну, но сейчас пришло время узнать тебе правду.
Тирада произвела на Аэция (а в том, что перед фавном стоял именно он, сомневаться не приходилось) странное впечатление: радость мгновенно испарилась с лица, а на её место стала вползать тревога.
— Вы не мой дед, — сказал он негромко. — Кто вы, и что вам от меня надо?
Принц оглянулся и отступил на шаг. Торки испугался, что мальчишка сейчас сбежит, и проворно схватил его за худое предплечье.
— Не бойся, я всё объясню, — проговорил фавн своим нормальным голосом.
— Ага, — кивнул пленник и вдруг что было силы швырнул каравай в лицо лжеантония. Фавн, не ожидавший подобного демарша, на секунду ослабил хватку. Мальчишка вывернулся с ловкостью горностая и бросился наутёк.
— Стой! Куда? — заорал Торки, осознав, что преследовать беглеца в немощном теле старого травника просто бесполезно.
Из лавки вышел хозяин, видимо он услышал шум.
— Я всё видел, уважаемый, почто к отроку приставать решил? За локоть хватать? Он тебе ничего плохого не сделал, вот и ты к нему не лезь. Ступай своей дорогой, пока я стражников не позвал. У нас в городе не любят, когда старые козлы, навроде тебя, на подростков засматриваются, понял, да?
Торки пробормотал что-то дотошному владельцу жестяной ватрушки и поспешил вслед за исчезнувшим за углом принцем. На смежной унылой и узкой улочке не было, конечно, никого, если не принимать во внимание кур, деловито раскапывающих кучки лошадиного навоза. Улица ветвилась, и догадаться, по какому именно кривому переулку побежал Аэций, не было ни малейшего шанса.
Фавн возвращался в заброшенный оливковый сад с тяжестью на сердце. Ещё бы! Промах за промахом. Конечно, превращение в травника оказалось не самой удачной идеей, а уж упустил он принца и вовсе как самый последний лопух. Но если бы все прошло гладко, сколько бы проблем решилось одним махом.
«И все-таки у коменданта порта чертовки неудобный письменный стол, — думал Осокорь, — и стул тоже неудобный». Он чувствовал себя страшно усталым. Спал плохо, жара и которые сутки пустоты. То есть они, сутки эти, были до отказа заполнены разными делами, но дела никак не приводили к главному: поимке Брэка и розыску мальчишки, который теперь обрёл имя Аэций. Паршивое имя в паршивой ситуации. Легат потёр шею. Эх, сейчас бы в баню, попотеть немного в парильне, а потом погрузится в прохладную воду бассейна. А приходиться сидеть в духоте проклятого кабинета. В бане наверняка отступила бы эта омерзительная тупая головная боль, что мучила его в последнее время.
В дверь деликатно постучали. Пришёл уже знакомый адъютант, что столь неосторожно раскрыл инкогнито Осокоря на пристани. Он шагнул ровно на два шага, выбросил руку отрепетировано чётким жестом и гаркнул приветствие.
— Вольно, — небрежно отмахнулся усталый мужчина за столом, — что у вас? И умоляю, не кричите, и так голова раскалывается.