Пока ретивость легионеров распространялась на мужскую часть населения, всё было ничего. Но в полученных строгих инструкциях прямо говорилось, что преступники могут переодеться в женское платье, и легионеры принялись досматривать женщин. Именно это и привело к крикам, ругани и неразберихе.
Следует заметить, что сциллийки придерживаясь вековых традиций, скрывали нижнюю часть лиц за разноцветным шёлком. Фавну такой обычай нисколько не нравился. Что хорошего, если из всего женского личика можно наслаждаться видом одних только глаз да бровей, согласно местной моде густо намазанных чёрной краской. Похоже, легионеры придерживались сходной точки зрения.
Торки видел, как солдат грубо схватил за руку высокую дородную матрону, лицо которой скрывал синий шёлк. Она неторопливо шла с рынка в сопровождении босоногой девчонки-прислуги, согнувшейся под тяжестью покупок. Другой легионер, не говоря ни худого, ни доброго слова, сдёрнул с почтенной дамы платок, обнажив крашеные хной седые волосы и мясистое лицо с двойным подбородком.
Сперва сциллийка онемела от неожиданности. В Сциллии подобное деяние являлось для женщины жесточайшим оскорблением и позором. «Честная девушка предпочтёт обнажить ноги, но не лицо», — гласит народная мудрость. Горожанка дёрнула назад свой головной убор и завопила. Силе её лёгких позавидовал бы монах, пять раз в день сзывающий верующих на молитву. Энергичные вопли подкреплялись ударами палки с козырьком, защищающим владелицу от солнца. Девчонка выронила корзину и корчилась в беззвучном смехе, её хозяйка лупила обидчиков, призывая в свидетели весь честной народ Осэны, что её оскорбили ни за что, ни про что. И народ собрался. Вскоре горожанку в кое-как накинутом платке оттеснила недобро рокочущая толпа. Солдаты поняли, что ещё немного, и недовольство выльется в столкновение. Поэтому они вяло извинились перед оскорблённой женщиной, а толпу сумели разогнать, подпихивая щитами и рукоятками мечей. Фавн, наблюдавший всё это со стороны, зашаркал к Сухим воротам. Нет, в его планы не входило покидать город, не собирался он также посещать священную пещеру, где с рассвета до заката стояли вереницы паломников, чтобы возложить руку на Камень плача. Торки интересовало насколько хорошо охраняются ворота, и можно ли ещё разок воспользоваться тем замечательным лазом, что и в прошлый раз.
То, что он увидел, оказалось даже хуже его опасений. Солдат было очень много. На стене виднелись силуэты людей с арбалетами, а непосредственно у ворот толпилось человек двадцать.
Торки прогулялся вдоль стены с озабоченным видом человека, ожидающего приезда родственников, как-то так получилось, что он двигался при этом в сторону пролома. У пролома его ожидало очередное разочарование: рабочие наскоро заколачивали проём под присмотром дюжих легионеров. Доски они выбрали что надо: прочные и толстые, а уж про гвозди и говорить нечего. Один их вид отбивал всяческое желание пробовать отодрать их. Было совершенно ясно, ни солдаты, ни арбалетчики не собираются покидать посты с наступлением вечера. Торки имел достаточно опыта, чтобы знать: все другие ворота города охраняются точно так же. Значит, выбраться из Осэны посуху не получится.
Осокорь проснулся до того, как пришёл адъютант, которому было велено разбудить легата не позднее восьми часов. Не открывая глаз, он осторожно прислушивался к себе, опасаясь ощутить головную боль, которая грызла затылок в последние дни. Но сегодня боли не было. Легат поднялся, засветил лампу (секретное гнёздышко коменданта порта не имело окон), и когда адъютант, нагруженный подносом с завтраком, тихонько отворил дверь, он был уже на ногах.
— Входите, входите, — легат сделал рукой приглашающий жест, — сегодня я обошёлся без вашей побудки.
Волосы Осокоря были влажными от недавнего умывания, и он ещё раз привычно разгладил их пальцами.