Путешествие закончилось резко, как и началось. Каждая клетка его тела была напряжена, словно сердце, кровь, конечности и душа были готовы разорваться на тысячу кусочков.
Герард рухнул в грязь Ведьминого леса, вытянув руки, согнув ноги, лицо было повернуто, чтобы он мог дышать, не глотая слизь и гниль. Он лежал, словно сломанный, ничего не видел, кроме пляшущих лучей света на пылающих глазах. Его уши не слышали ничего, кроме какофонии тишины и криков, которые не совпадали с его пониманием. Его ощущения были живыми, опаленными болью, он не мог осознавать мир вокруг него.
Он не знал, как долго оставался в таком состоянии, пока не начал хоть немного приходить в себя. Казалось, его разум собрал все, что пережил, и запер в глубоком темном месте, где он не мог это видеть и помнить. Он стал оживать. Сначала ощутил боль в теле, словно его снова и снова толкали в стену. Потом он ощутил вонь гнилой почвы под ним, достаточно сильную, чтобы его желудок сжался, а горло сдавило от желчи.
А потом его уши стали слышать. И он уловил голос:
— Нет! Нет, нет, нет, я не дам тебе навредить ему!
Он поднял голову. Земля шлепнула, когда его щека высвободилась, грязь осталась на лице и шее, стекала по груди, пока он поднимался на колени. Боль пронзила плечи и спину, но ничего не было сломано. Он осторожно повернулся к голосу, который стал стоном без слов.
В нескольких ярдах от него Фантомная ведьма сидела на коленях спиной к нему. Он заметил ее через туман обливиса, ее золотые волосы выделялись во мраке, хоть они и были спутанными и грязными. Она сидела на коленях у дерева, сжимала ствол, ее ладони рвали кору и гнилое дерево. Смола текла из ран, катилась по ее пальцам и рукам.
Герард смотрел на те белые плечи — плечи Лизель, когда-то нежные и округлые, а теперь в красных линиях, словно она царапала их, пытаясь оторвать что-то невидимое от плеч. Она содрогалась от рыданий и дыхания. Казалось, она не замечала Герарда, а он встал на ноги и, шатаясь, подошел к ней сзади.
Он остановился на расстоянии вытянутой руки с неуверенностью. У него не было оружия — его меч остался, когда ведьма утащила его в другое измерение. Но даже с оружием он не смог бы навредить ей. Он снова услышал тот голос от нее.
— Фейлин? — тихо сказал он.
Она напряглась. А потом медленно повернулась и посмотрела на него, ее лицо было оскалом, выражение было чудовищным. Он невольно отпрянул на шаг, его сердце билось в горле. Но в следующий миг ее лицо вытянулось, выражение растаяло, другой дух бился за власть. Она обмякла, голова опустилась, руки сжали дерево.
— Фейлин, — сказал Герард и опустился рядом с ней. Он протянул руку, замер и взял ее за руку.
Ее тело дернулось от его прикосновения. Но ее пальцы переплели его пальцы, и она повернулась к нему, в глазах были слезы.
— Герард! — закричала она и прижалась к его груди.
Он притянул ее к себе, пока она рыдала. Он старался не думать о том, как просто она могла утащить его в Прибежище, и как быстро он мог умереть, и как он не смог бы даже помешать этому. Он старался думать только о Фейлин… Он любил ее раньше. Веселую Фейлин со смехом, похожим на звон колокольчика. Она могла танцевать ночь напролет, как цветок, кружащийся с весенним ветром. Фейлин… была его невестой. Он держал в руках не тело Фейлин, но ощущал ее душу внутри. Он узнал бы ее всюду, каким бы ни был ее облик.
Она перестала плакать. Она просто сжималась, держась за его рубашку, прижимаясь головой к его сердцу, как ребенок, который нуждался в утешении. Он держал ее, прижимался щекой к ее макушке, нежно сжимая руками, словно, если бы он держал ее близко и достаточно крепко, он мог еще спасти ее.
Но спасение было невозможным. Они оба знали это. И они просто сидели, тихие и испуганные, держались за то, что осталось между ними. Его тело дрожало. Кошмар, который он только что пережил, и яд в легких сделали его слабее, таким он еще никогда не был. И под этой слабостью его сердце колотилось, просило шевелиться, спешить к судьбе. Пока не поздно. Но он подавил те желания. Не было судьбы, видения, пророчества. Не в этот миг. В этот короткий миг была только Фейлин. И он был в этом миге с Фейлин.
Наконец, она отодвинулась и посмотрела в его глаза. Черты Лизель исказились, душа Фейлин смотрела из слезящихся глаз.
— Серина? — тихо спросила она.
Его горло сжалось с болью. Он видел перед глазами то белое неподвижное лицо на подушке, где он оставил ее. Такую холодную, хрупкую… недавно сломленную проклятием, с которым она не могла бороться.