Обнимаю.
Алина.
Чикаго, Эванстон, 2006
Интермеццо
А жизнь идет своим чередом… И в конце концов приходишь к мысли (не я первая), что события, некогда остановленные временем, не исчезли вовсе, а где-то затаились, дожидаясь своего часа.
Звонок.
Голос знакомый до такой степени, что в ту же секунду, будто и не было этих нескольких десятилетий перерыва, узнаю: Ким.
Ким Долгин.
То, как разыскал меня Ким — через океан и расстояние длиной в полжизни, — отдельная история.
Я очень люблю эти «многоярусные» перипетии: они создают ощущение уюта на земле (который раз «кутаюсь» в это чувство, как в мягкое укрытие). Все связано со всем, и все — со всеми.
Только ниточку потяни…
В результате распутывания одной из таких шарад Ким сделал мне два подарка: во-первых, нашелся, во-вторых, прислал компьютерную копию плаката работы моего отца…
Киноплакаты отца (художника И. Литинского) — это еще одна долго дремлющая и неожиданно разворачивающаяся история.
О том, что отец занимался созданием киноплакатов, я знала только понаслышке.
Отец в то время был очень молод, и не только меня, но и матери моей рядом с ним еще не было.
Однако среди семейных историй сохранилась легенда о том, как некогда Чарли Чаплин написал отцу благодарственное письмо в связи с плакатом к его фильму «Парижанка».
Письмо, естественно, не сохранилось.
Во-первых, война прошла; во-вторых, вряд ли письмо было отправлено лично отцу — откуда мог быть Чарли Чаплину известен адрес?
Скорее всего, письмо было отправлено в адрес Союза художников Украины. А вскоре — война, эвакуация, пересылка архивов…
Одним словом, сознание того, что плакаты были существенной частью раннего творчества отца, вещественного подкрепления не имело.
Казалось, время уничтожило все следы.
Но вот выясняется, что в фондах бывшей Ленинской библиотеки (ныне Российская Государственная библиотека) хранятся образцы киноплакатов, начиная с ранних, еще довоенных лет, и сообщает нам об этом сотрудница библиотеки, писавшая диссертацию о советских киноплакатах 20-х — 30-х годов.
Вот так подарок!
Это нам вознаграждение за книгу «Эхо шагов», большая часть которой посвящена моему отцу, художнику Ибрагиму Литинскому. (А. Литинская «Эхо шагов». Издательский Дом Дмитрия Бураго. Киев. 2005 г.).
Сотрудница библиотеки Н. И. Бабурина сообщила, что в библиотеке хранятся больше тридцати оттисков плакатов моего отца.
А Ким, находясь в Москве и прочитав книгу, взятую в библиотеке, интуитивно, наугад нажал на какие-то клавиши компьютера и у него высветилось…
…В результате я получила распечатку плаката к фильму Рэнэ Клера «Париж уснул».
Плакат выставлен в Лондоне на аукционе (увы, не мной).
Все остальное — загадки, на которые компьютер не дает ответа.
Главная из них — как плакат попал в Лондон?
Плакат создан в 1928, отпечатан в Харькове, на Фотокинокомбинате.
Все. Других сведений нет. Спасибо и за это. Добавлю лишь, что в 1928 году отцу было 20 лет.
Мы долго говорили с Кимом (не виделись Бог знает, сколько лет). Вспоминали многих и многое и, конечно, Студию.
Скоро юбилей, говорит Ким, напиши, что помнишь.
Я и написала…
Студия начиналась не с вешалки, а с проходной.
Не знаю, как сейчас, а тогда это была будка, разделенная надвое. Царила в ней тетя Надя, одетая в светлую робу поверх ватника, а на боку у нее болталась огромная кобура.
Все 15 лет попадания на студию через проходную я мучилась вопросом: что надо сделать, чтобы наконец обнаружилось содержание кобуры.
Так и не узнала.
В будке пахло супом, и все вместе: доброе домашнее лицо тети Нади, запах еды и кобура на поясе, — наводило на мысль о военно-полевой кухне.
Время от времени где-то в неведомых верхах руководства вспыхивала идея: без пропусков на студию не пускать. И тогда тетя Надя говорила так: «Я тебя, конечно, знаю. И девочку твою тоже знаю (я часто приходила на студию с маленькой дочкой), но не велено пускать без пропуска».
Ну что делать, — говорю, — не ношу с собой, привычки такой нет, и так пускали. По паролю «доброе утро».
Зато сейчас — вот он, студийный пропуск, только руку протяни. Приехал со мной издалека, но никто не спрашивает.
…Все шло-катилось, как всегда, и никакие распоряжения не могли изменить уклада нашей студийной жизни. Не присутственное это было место. Не было в нем учрежденческого духа.