Вообще, ходить на этот рынок только за покупками, все равно, что ходить в театр ради буфета. Поглядеть на это гигантское вместилище красот, на это разноцветье фруктов, овощей и цветов — вот что надо. И описывать это бесполезно — непременно банальность получится. Ну скажешь: «Лучший в Европе!», — в чем я лично не уверена, а что — в Париже хуже? Ну, «красивейший рынок в Киеве… иностранцы замирают в восхищении…»
Ну и пусть замирают. И не ходите по первым рядам. Здесь только пижоны ходят. Пойду дальше, вглубь. Там приятно поговорить, по виду сразу можно понять, какой товар из своего хозяйства, какой — из чужих рук. И опять же, по лицам видно всё. «Хозяйка, тож капуста, тож вино, а не капуста, пробуйте, хозяечка…», — вот так напишешь, как ничего не напишешь, и ничего не скажешь, эту капу-у-усточку только эта бабка и может так назвать. И ходят люди по рядам, пробуют всё подряд и тем довольны.
А картошка — там в конце, почти у противоположного входа, который почему-то всегда закрыт, там же и цветы, но не породистые гвоздики и лилии, а полевые, они даже здесь лугом пахнут. А мужики продают, уж который год их знаю, красно-бурую, узловатую синеглазку: ничего вкуснее её нет. И мы улыбаемся друг другу, старые, можно сказать, знакомые, картофельники. Всё как обычно: беру, расплачиваюсь. А продавец держит бумажку: «Нету, — говорит, — сдачи. Ну ничего, сочтемся на том свете, на балконе». И кладет купюру в карман. Вот те на! Откуда он знает, что у меня балкон?
Избаловала меня Бессарабка. Избаловала разговорами, тары-барами: «Пятьдесят? — А за сорок?». Бог с ними с копейками, но без игры неинтересно. И вдруг — раз! Занесла меня судьба в Новосибирск. А там — всё другое. И рынок — не рынок. Несколько худых морковочек-луковок и петрушка, как деталь новорожденного младенца. А я по молодости-глупости и по инерции от Бессарабки спрашиваю: а можно не столько-то, а столько-то? Бабка поглядела протяжно, и жалобно так: «Что ты, милая, бери так». Ужас. По сей день помню.
Прихожу я, как договорились, через неделю, всё в тот же душный подвал к своему новому знакомому, которого мысленно называю Один-Зубочек-Часныка, смотрю — их уже два. Это мой сменщик, — говорит, — Ноэл Амстердамский. Ну сдуреть можно: оба длинные, плоские, только один — брюнет, другой — блондин. И имена — нарочно не придумаешь. Мой Часнык говорит: если хотите, мол, подождите немного, я работу вашу заканчиваю. А ты, — говорит, — Нолик, развлеки даму, покажи ей наши владения. Ну какие, думаю, владения в этой душной каморке, разве что какая-нибудь еще скрытая дверь. И точно: открывает дверь в какую-то бесконечную путаницу-лабиринт, а там трубы, батареи, ниши, трансформаторы и еще, наверное, много чего, но главное — полумрак, духота и — страшно. Это, — говорит, — подземные коммуникации, почти через весь город. Может, я, — спрашивает Нолик у Часныка, — какой-нибудь секрет выдаю? Может, это тайна?
Какая тайна, — говорит Часнык, — кому надо, те знают. Хотите посмотреть? Не хочу. Страшновато, надобно признаться.
А Ноэл Амстердамский оказался наредкость разговорчивым. В Бородянке работал грузчиком (интересно, что он там грузил, при таком телосложении?), а сейчас вот будет… как это… мастер? Ну, да. Мастер. А дома жена и двое деток. Электричкой два часа — надо угол возле работы снять. Каждый день туда-назад накладно, лучше — угол. Мать медработник в поликлинике, сестра — в конторе, племянница сидит в тюрьме, так что, всё в порядке. Но, наверное, скоро выйдет, она беременная. Рожать будет, а потом опять, наверное, в тюрьму. Если нет, надо ей работу искать. Вы заходите, а то, знаете, дни длинные на дежурстве. Вот освоюсь — покажу коммуникации.
А Часнык и вправду — художник по обутке. Из старых башмаков сделал что-то немыслимое, королевское прямо-таки. Настоящий мастер. Ноэл радуется: нас теперь двое. Я — Амстердамский, а он — Мастер Дамский. Часныку это, кажется, не нравится. Ну какой я «Мастер Дамский»?. Часнык я.
Ладно, мужики, пока. А то уже темнеет.
Сколько времени ушло на это путешествие, думаю я, глядя на часы со своего балкона? Час? Два? Или полжизни?
Паванна
— Пора ехать на концерт, а ты все возишься, капризничаешь…
Уж не знаю чего не хватает моей Настасье.
Едем мы с друзьями в парк. Не парк, а известное всей чикагской округе райское место. Одна только мысль о поездке вселяет радость.
Разгар лета. На небе ни облачка, ни малейшего признака угрозы сегодняшнему вечеру. Ожидаем встречи с человеком, имя которого звучит как имя родственника для каждого, кто приехал из России. Родственника по линии Конкурса имени Чайковского и по «Подмосковным вечерам» (Господи, неужели снова?).