Ночью не могла заснуть. Я открыл дверь, ведущую в женскую часть сада, вышел посмотреть на луну – и она пошла за мной. Мы смотрели на звёзды, на Ожерелье Нут, как влюблённые – смешно…
Яблоня со мной заговорила. Понять её было тяжело – но аманейе могут слышать голос души, это делает несколько понятнее слова, сказанные языком. Она спросила:
– Пух, что со мной будет?
Я не знал, как ей объяснить, подумал. Принёс ленту для волос, взял её за руки, сложил вместе запястья, сделал вид, что собираюсь связывать:
– Ты уже не свободна, понимаешь?
Она кивнула. Я чуть-чуть нажал ей на плечи – села на порог, а я хотел, чтобы встала на колени:
– Рабыня.
Она снова кивнула. И её личико затмилось, словно луна ветреной ночью. Я положил на ладонь метёлочку травы – и сдул:
– Вот – наши жизни. Понимаешь?
Яблоня кивнула и выпрямилась. И сказала – могу поклясться своим потерянным полётом:
– Княжна не может быть рабыней, – гордо, грустно, горько.
Не может, ага.
Я тронул её пальцы, эти светлые полоски от перстней.
– Где твои сокровища, княжна? Где твоя свобода? Разве нас с тобой кто-нибудь спросит?
Её глаза повлажнели. Я думал, что она заплачет – нет, лишь качнула головой, с тихим упрямством. Взяла меня за руку – нежной тёплой ладошкой. Указала пальчиком на луну:
– Что это, Пух? Как это называется?
Я стал учить её выговаривать «как называется», потом – «луна». Потом мы говорили слово «Одуванчик» – стало получаться с десятого раза. До рассветной зари Яблоня выучила много слов – и стала улыбаться гораздо веселее.
Яблоне приходилось нелегко в доме Беркута: она не умела жить, как все наши женщины. Рабыням она не нравилась, да и сама невзлюбила Лилию. Лилия время от времени принималась орать на неё, уперев руки в бёдра – а Яблоня очень кротко стояла напротив, смотрела с жалостью, огорчённо или норовила тихонько улизнуть; доводила Лилию до бешенства. Я видел это впервые: прирождённая княжна, тихая, гордая – и девка, рождённая другой девкой. Очень заметная разница.
В саду Яблоня жила больше, чем в комнатах. Она бродила среди цветов целыми днями; я чувствовал, как ей скучно. Она развлекалась, обучаясь нашим словам, и мало-помалу начинала говорить понятно. Ещё моя госпожа, ученная грамоте, хотела бы почитать книжку – но книжки в доме у Беркута отродясь не водились. Иногда ей хотелось вышивать или рисовать; я вечно ругался с Подснежником, но нам не дали ни ниток, ни прочих женских пустяков. Другие рабыни предпочитали болтать, петь, умащать волосы, разминать друг другу спины, тянуться и танцевать для гибкости тела. Утренний Мёд, охотница до низания бисером, заявила, что бисер, нити и иглы – её, делиться она не станет. Для Яблони никто не желал тащиться в жару до города, где есть лавки с товарами для рукоделия.
Я попытался подольститься к жёнам Беркута, но младшие жёны побаивались меня, а старшая решила не делать любезностей Яблоне: если бы не цена моей беленькой, Беркут оставил бы её себе. Старая карга шипела на меня гадюкой, а Беркут смотрел на мою госпожу и сально ухмылялся. Пропитывал бородку маслом герани, морда лоснится, волосы лоснятся, атласная рубаха на пузе натянута… достопочтенная купеческая наружность – с души воротит. Явно считал себя красавцем мужчиной.
Надеюсь, что за эту ухмылку и гнусные мысли его распилят за рекой тупой пилой. Вдоль, ага.
А ещё Яблоня рассказала мне, что ей снится Нут. Вот такие дела.
Она вообще не знала, кто такая Нут – Госпожа Судьбы, играющая случаем, Насмешливая Мать Событий. Называла её «женщина-кошка», говорила, что Нут показывала две шестёрки! Самое лучшее предзнаменование, самое счастливое. Яблоня не верила; говорила, что у неё было слишком много бед и слёз в последнее время. Я с ней спорил – как можно не верить в милость Нут?! Конечно, у северян другие боги, но богов много, а Нут одна. Другие боги строят судьбы смертных, что-то придумывают, выгадывают, воздают по заслугам или карают злодеяния, а Нут только бросит свои кости из чисто кошачьей шаловливости – и все божественные планы канули в бездну. Нищий бродяга делается царским советником, отшельник святой жизни глупейшим образом влюбляется в юношу, богач, который только не гадил золотом, побирается с сумой – и всё это шуточки Нут; кому – власть над миром подзвёздным, кому – клеймо на лбу…
Сильнее богов – её каприз, её игра, очки у неё на костях. И я пытался втолковать Яблоне, что она – избранная, моя госпожа, любимица Судьбы: сильные воины утонули, а её выбросило на берег. И ещё неизвестно, как дальше кости лягут.
Но Яблоня спорила и в конце концов спросила: