– Эмиль, если вам интересны конъюнктуры при дворе в Зелёном Бору, зайдите ко мне вечерком. Я покажу по карте новые границы лена, договорились?
– Мартин, – говорю, – а ты доход с Белого Дола получал?
Мартин на меня посмотрел, как умеет только он – вроде бы сочувственно, а вроде бы насмешливо:
– Сколько вам нужно, Антоний?
Ну и всё, уже совершенно не хочется с ним говорить о деньгах. Вид такой, будто я у него клянчу. Вот уж нет!
– Нисколько, – говорю. – Я так спросил. Урожай в Белом Доле или как?
Сказал и ужаснулся – не дай Господи, сейчас начнёт рассказывать об урожае и прочем подобном – но Бог миловал. Мартин только улыбнулся своей змейской улыбочкой и пожал плечами:
– Ну какой урожай в июне, о чём вы говорите, Антоний… Может, ваши насущные расходы не особенно принципиальны?
И совершенно без толку было ему объяснять про оружие с континента и ещё кое-какие необходимые траты. Всё равно не поймёт, ну его!
А Мартин сказал:
– Булька – милая собака… очень милая, Антоний, – будто я – старая барыня, и надо похвалить мою моську, чтобы ко мне подольститься!
Послал же Господь братцев! Один – стервец, второй – блаженненький. В конце концов я почувствовал, что больше душа не терпит, и сказал тоже с ядом, чтобы они ощутили моё неудовольствие:
– Знаете, я уже сыт по горло, так что позвольте откланяться. Можете тут заканчивать, а я пошёл, – свистнул Бульку и ушёл во двор со своими баронами. И пусть, думаю, эти двое обсуждают Маргариту, ленное право, урожаи – всё, что им в голову придёт. Пусть болтают, пока языки не отвалятся. А я займусь чем-нибудь более достойным наследного принца, чем эта ерунда.
Фехтованием, к примеру. Король должен быть крепок телом.
Сперва я слегка размялся. Мы с Жераром поиграли в фехтовальный поединок; у него симпатичный стиль и есть несколько изящных личных фишек вроде укола в лоб или в шею под кадык. Потом Стивен притащил палки, и мы помахались палками – весело. Удар у Стивена – вполне ничего себе, пару раз я еле его удержал.
Альфонс не стал с нами резвиться, стоял поодаль, нюхал платочек, смоченный в лавандовой воде, загадочно улыбался и на все вопросы отвечал, что собирается благоухать, если сегодня и впрямь прибудет корабль моей континентальной кобылы… ах, конечно же, очаровательнейшей принцессы Жанны. Мерзавец!
Веселились до полудня, потом решили, что проводим время недостаточно благочестиво, и пошли слушать проповедь в соборе Честной Десницы Господней, нашем придворном храме. Проповедовал мой духовник, брат Бенедикт, а его проповеди я старался по возможности не пропускать. Славный у меня священник: сорок лет, рожа круглая и красная, не дурак выпить-закусить, балахон на брюхе еле сходится, весёлый, а на проповедях такие шутки отмачивает – прихожане фыркают в платочки, чтоб не хохотать в святом храме. И исповедоваться Бенедикту – одно удовольствие, его все обожают, от моих приближённых до последнего солдата: что ему ни скажешь – на всё он отвечает: «Бог с тобою, больше не греши», всё понимает, сам живой человек.
В тот раз он говорил о падении и развращении нравов, и здорово говорил. Мы заслушались. Ну ясно, человека Господь вдохновляет – оттого речь получается вдохновенная. Совсем то, что я сам думал, только так замечательно разъяснить не умею. Тело, он говорил, это храм Божьей благодати, его надлежит держать в чистоте. Мол, все новомодные противоестественные штучки вроде кружевных жабо на мужских костюмах – это, в сущности, проделки Той Самой Стороны: стоит человеку начать себя украшать всякими такими вещами, как он впадает в соблазн и разврат, теряет мужество, и вообще – это всё равно что женщине открывать себе ноги по самые ляжки и показывать грудь первому встречному. Грех перед Богом и перед людьми срам.
Альфонс, правда, тихонечко сказал, что лично он не возражал бы, если бы женщины открывали себе ноги по ляжки, особенно хорошенькие женщины, а уж грудь бы – это совсем хорошо. Тогда Жерар возразил, что на ноги всегда можно посмотреть и так, стоит задрать юбку, а ходить по улице почти нагишом станет только законченная шлюха, грязная, как свинья. И мне пришлось тыкать их в бока, чтобы они заткнулись и перестали смешить меня в храме – но тут я увидел кое-что, в высшей степени занятное, и ещё раз их ткнул, чтобы тоже посмотрели.