Не стоит, пожалуй, и упоминать о том, что в армии Померании ситуация повторялась с зеркальной точностью. Надобно было видеть лица фельдмаршалов фон Берга и Кабюшо, к которым прибывали один гонец за другим с тем лишь, чтобы доложить об успешном начале в выполнении их, маршалов, приказов, о которых командующие точно знали, что ими никаких распоряжений к бою не давалось. Более того, весь рисунок боя, каковой эти высокоумные полководцы выстроили себе в своих ученых головах, оказался смят и разорван, и в то время, как в центре сражение уже давно кипело во всю, на флангах оно еще только разгоралось. Ни о каком управлении войсками в таких условиях и речи быть не могло, каждый генерал, полковник, да что там -- каждый лейтенант, -- вёл свое подразделение туда и так, где и как полагал необходимым его применить. Оба фельдмаршала полагали себя противником околпаченными, одураченными и уже разбитыми, притом совершенно бесславно, однако время шло, битва продолжалась, картинка её складывалась у фельдмаршалов всё более и более отчетливо, им даже удалось наладить управление частью своих войск, и со всё большим и большим изумлением оба командующих приходили к выводу, что их визави владеет ситуацией ничуть не в большей степени, чем они сами. Ситуация это была дикая, для славных своей дисциплиной аллюстрийцев немыслимая -- но она была!
В сложившейся ситуации фельдмаршал фон Берг, чьи войска всё ещё не соединились с корпусом Ольмюца, а потому уступали численностью, отдал приказ отступать всем на исходные позиции. Не особо-то рвущийся в этот день атаковать Кабюшо также намеревался прекратить сражение, но старая пословица о том, что не так уж просто спрятать оружие в ножны, коли уж оно обнажено, вновь подтвердила свою справедливость. Начавшие сегодняшнюю бучу кирасиры, но на сей раз уже в составе всего своего полка, и в этот раз воспрепятствовали установлению мира. Заметив разрыв между отходящими войсками бранденбуржцев, они вклинились в него, обошли с тыла несколько мушкетерских баталий и обрушились на несчастных пехотинцев, откуда не ждали. Видя их успех, пехота померанцев поднажала с фрунта, солдаты Кабюшо вклинились еще глубже в бранденбуржские позиции, наладили, казалось, прорыв и... вышли аккурат на бивуак бригады фон Эльке, который к тому моменту так и не получил никаких приказов от своего фельдмаршала (недавно побывавших в деле солдат тот, по первоначальному плану боя, вообще не планировал хоть как-то использовать), нервничал, злился, но к бою был готов. Расстроенные порядки кирасир его бойцы встретили дружными залпами, после чего ринулись в штыковую уже на не менее расстроенные шеренги утомленных боем померанских мушкетеров, сбив их обратно. Почти сразу после этого ему в подмогу подтянулись ещё два мушкетерских полка, прорыв, таким образом, был остановлен, и солдаты гроссгерцога Максимиллиана смогли, следуя приказу фон Берга, покинуть наконец столь несчастливое для них место. И так уж вышло, что арьергард отступающих возглавил как раз молодой генерал фон Эльке.
Впрочем, «отступающих» -- это было бы сказано чересчур громко. На деле фон Берг и не думал оставлять окрестностей Аурумштадта, намереваясь, под видом ретирады, обойти Кабюшо с востока, где и соединиться с подходящими -- это он знал совершенно точно, -- силами лейтенант-фельдмаршала Ольмюца.
Кабюшо же, в свою очередь, видя отступление врага, не смог устоять перед доводами и горячностью своих офицеров, и вынужден был начать преследование, растягивая тем свои порядки.
Так вот и вышло, что на следующий день подчиненные Эрвина закрепились у местечка Кляйнеегерсдорф, готовясь сдерживать авангард всей вражеской армии и, тем самым, давая основным своим силам время для маневра.
-- Герр генерал, гонец от дивизионного генерала Гогенштаузена! -- подскочил к фон Эльке, наравне со своими солдатами трудившемуся над восстановлением каменных изгородей, во времена мира разделявших владения местных земледельцев-хуторян, а ныне призванные исполнить перед его стрелками роль бруствера, денщик.
-- Ну так давайте его сюда, -- фон Эльке распрямился и утер пот со лба.
Дождь прекратился совершенно внезапно, тучи снесло в сторону час назад, и теперь полуденное солнце палило с совершенно нехарактерным для октября жаром.
-- Юнкер фон Айс, герр генерал! -- молоденький мальчик, едва-едва ставший достойным называться юношей, вытянулся перед Эрвином.
-- Определенно, не припоминаю в своей бригаде такого офицера, -- хмыкнул Эльке.
Действительно, Франц перед прибытием в бригаду переоделся в форму и даже наскоро пришил к ней эполеты. Смотрелся он при этом совсем не парадно, но самому юноше так не казалось.
-- Назначен для службы в вашу бригаду только сегодня! -- отозвался Айс. -- Имею послание от дивизионного генерала фон Гогенштаузена!
-- Ну, излагайте, юнкер.
Выслушав вести от кузена Эдвина, молодой генерал изрядно повеселел, расспросил новоявленного юнкера о том, каким оружием тот владеет, после чего кликнул фон Штоца.
-- Корнет, вы давно просили себе помощника, так принимайте пополнение -- юнкер фон Айс утверждает, что недурно обращается со штуцером, и даже прихватил с собой личный.
Корнет невозмутимо пожал плечами. В связи с выбытием многих солдат и офицеров, рассчитывать на что-то большее, чем необстрелянный новичок он никак не мог.
-- Благодарю, герр генерал, -- ответил фон Штоц, и, смерив своего нового подчиненного долгим взглядом, добавил. -- Пойдёмте, фон Айс. Приведем вашу форму в порядок.
Глава VIII
Уехать из замка гроссгерцога Максимиллиана с разрешения его хозяйки оказалось гораздо труднее, чем сбежать из него тайком. Герцогиня Эвелина прилагала огромные усилия, чтобы заставить любимую фрейлину передумать и остаться при дворе, а когда поняла, что это у нее не получится, столь же изобретательно стала придумывать разные предлоги, которые подольше задержали бы отъезд Мафальды. Утро следующего дня после побега пажа Айса, которое фрейлина рассчитывала посвятить сборам в дорогу, началось с горьких слез -- причем на этот раз самых настоящих! -- ее расстроенной госпожи.
-- Вчера я весь вечер пыталась поговорить с ним о случившемся!.. -- всхлипывала она, закрывая лицо сразу двумя тонкими кружевными платками. -- И что же, ты думаешь, он мне ответил?
Уточнять, о ком идет речь, Мафальде фон Шиф было не нужно. Таким трагическим голосом Эвелина могла говорить только о собственном супруге и только в тех случаях, когда он в чем-нибудь не оправдал ее ожиданий. Что, к слову сказать, случалось чуть ли не каждый день...
-- Я полагаю, Его Светлейшее Сиятельство выразил порицание поступку Франца? -- осторожно предположила фрейлина.
-- Ах, если бы это было так! Но нет, этот негодяй, этот бездушный сухарь, это чудовище, за которым я имею несчастье быть замужем, он долго глядел на меня пустым взглядом, словно и не слушал вовсе...
«Охотно поверю в то, что так оно и было», -- подумала Мафальда.
-- ...а затем произнес, да так спокойно, флегматично, словно о пустячке каком: «Сначала армию разбили, теперь пажи пропадать начали. Дела, однако ж...» После чего, представь только, молча развернулся и ушел!
-- Как это неучтиво с его стороны, Эвелина. Как я вам сочувствую, -- вздохнула Мафальда.
Про себя она подумала, что гроссгерцог во время разговора со своей благоверной, скорее всего, тоже позавидовал юному Францу.
-- Только ты меня и понимаешь! -- уже неизвестно в который раз сообщила Мафальде герцогиня и опять громко всхлипнула. -- Только тебе я могу выговориться, только с тобой не чувствую себя одинокой...
Ответом на эти откровенные признания, по мысли Эвелины, могли быть только заверения первой фрейлины в вечной дружбе и поддержке и отказ ехать в свое имение. Но тут Мафальда была вынуждена разочаровать свою госпожу. Отказываться от поездки она не собиралась, а каждая жалобная фраза герцогини лишь укрепляла ее в этом решении.