Клоун смотрит на меня, и выражение его лица как будто меняется. Вместо улыбки – злобная ухмылка. Даже виолончель в руках не делает его добродушнее.
Минутку.
Моя подозрительность тянет за еще одну нитку. Виолончель – единственный инструмент, на котором я умею играть и к которому не притрагивалась с прошлого лета. Откуда незнакомцу это известно?
Джеб сказал – он появился как из-под земли…
Я чувствую внутреннюю дрожь.
– Как зовут того парня?
– Не знаю, – отвечает Джеб. – На открытке написано: «Надеюсь, ты скоро станешь такой же, как прежде». Без подписи. Мы всех расспросили – никто из наших знакомых ее не посылал. Так что, наверное, это он.
Черные глазки-бусины, похожие на тараканов, смотрят на меня.
– Такой, как прежде, – бормочу я. – Странное пожелание от незнакомца, тебе так не кажется?
Джеб жмет плечами.
– Ну, может быть, в Англии так принято говорить.
Мое сердце начинает отбивать бешеный ритм.
– В Англии?!
– Да. Когда «Скорая» уехала, этот чувак помог мне вытащить из воды мотоцикл. Он приехал по обмену, будет учиться в нашей школе. По-моему, как-то бессмысленно приезжать на одну последнюю неделю. Но его родители настояли.
Ноги у меня слабеют.
– Он сам сказал, что он англичанин?
– Зачем? Я и так понял, по акценту.
Угроза Морфея звучит в памяти в полный голос. «Когда они найдут твое тело, я уже буду там».
С колотящимся сердцем я отбрасываю простыни.
– Я должна выбраться отсюда!
– Эл!
Джеб пытается уложить меня обратно. Но я хватаюсь за его руку и использую ее как рычаг для того, чтобы подняться.
– Пожалуйста, Джеб, мне надо домой!
– Что? Нет, нет. Тебе будет хуже. Лучше ляг.
Он удерживает меня; я начинаю кричать – и выдергиваю трубку из вены, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Кровь течет по тыльной стороне руки, капает на одеяло и простыню, пачкает пальцы Джеба, который пытается остановить ее и одновременно жмет кнопку вызова медсестры.
Приходят мама и папа. Мама бледнеет при виде окровавленных простынь и бросается к Джебу.
– Уйди, – приказывает она.
Я кричу:
– Нет!
На самом деле я хочу сказать, что моя паника никак не связана с Джебом, что всё дело в некоем подземце, который сыграл ключевую роль в том, что мама оказалась в лечебнице двенадцать лет назад.
– Никому не надо уходить, – вмешивается папа.
Это голос разума посреди хаоса.
Приходит сестра Терри, и ее печальные серые глаза внушают мне, что надо быть паинькой.
Они с папой укладывают меня в постель. Сестра Терри говорит что-то про запоздалую реакцию на шок и трехдневную кому. Она вставляет трубку на место и вкалывает дозу успокоительного.
Я смотрю на иглу, пронзающую прозрачную трубку, и хочу уже попросить сестру не оставлять меня беспомощной во сне. Или по крайней мере унести этого жуткого клоуна. Но язык заплетается, а мысли бешено несутся.
Через пять минут я начинаю задремывать. Джеб целует мне руку, говорит: «Я тебя люблю» – и уходит. Мама гладит меня по голове, собирает вещи и идет в ванную. А потом, несмотря на все свои усилия держать глаза открытыми, я их закрываю.
Не знаю, в котором часу я просыпаюсь. Я радуюсь, что вообще проснулась.
Запах дезинфекции напоминает мне, где я. В палате темно. Свет не пробивается сквозь жалюзи, не сочится из коридора. Наверное, мама заложила щель под дверью скатанными полотенцами. Она лучше спит в замкнутом пространстве – эта привычка появилась у нее в лечебнице. Каждый вечер мама проверяет все уголки и щелочки, от пола до потолка, в поисках насекомых. Убедившись, что никого нет, она затыкает щель под дверью наволочкой.
Жарко. От горячего воздуха у меня начинается одышка. Нужно убрать полотенце из-под двери, чтобы был приток воздуха. Я отбрасываю одеяло и потихоньку двигаю ноги к краю кровати, но вдруг замираю, не успев сесть.
Ветер трясет раму… громче, чем раньше. Этот жуткий вибрирующий гул похож на пение. Даже растения и цветы на подоконнике молчат, точно прислушиваются. Палату озаряет внезапная вспышка света. Я не сразу понимаю, что это молния. Но дождя не слышно. Наверное, электрическая буря.
Вспышка вновь освещает всё вокруг. Я вижу, что толстая паутина тянется от изголовья кровати к подоконнику и дальше к потолку, как будто гигантский паук устроил здесь ловушку.
Я сажусь, и клейкие нити прилипают к моему рту. Еще одна вспышка – и они делаются толще, душат меня. Я срываю паутину и кричу, зовя маму, но не вижу ее; слишком густое плетение разделяет нас. Тогда я выдергиваю трубку и спрыгиваю с постели.