При входе в лифт Джонни как бы случайно коснулся подбородком её волос. Окойе услышала тихий вздох. Чего это он так заинтересован, удивилась она — и тут же вспомнила, в чём дело. На Патрии просто-напросто не было чернокожих людей. Джонни, возможно, впервые в жизни видит вблизи человека с кожей такого глубокого чёрного цвета. И этот человек — стройная молодая женщина… Было беспокойно. Окойе обернулась. Джонни откровенно пожирал её глазами. Она недавно отпраздновала свой двадцать седьмой день рождения. Юноше не было шестнадцати, но его взгляд был взглядом взрослого мужчины — интенсивный, зовущий и хищный.
Пару месяцев назад на Вавилоне-7 Окойе сделали неприличное предложение. Она сидела в ресторане в полупрозрачном крыле орбитального города. Патрия простиралась внизу, чистая и доверчивая, как всякая варварская планета. Солнце заходило слева, а справа на белый с синим мир ползла тьма. Окойе смаковала кофе, любуясь огромным, снежным, проплывающим от атолла к атоллу облаком, и даже не увидела, как кто-то положил на стол письмо. Краем глаза она заметила движение, обнаружила и развернула плотный жёлтый бумажный лист. На листе была от руки написана цифра.
Окойе не сразу поняла, что это значит, и удивлённо оглядела гостей. Высокий мрачный патрианец средних лет, явный аристократ, поднялся из-за стола, жестом остановил готового последовать за ним слугу и подошёл к Окойе. Она узнала его в лицо.
— Мистер… Кросс? — спросила она, не веря своим глазам.
— Джим, — предложил он. — Просто Джим.
Человек, который хотел купить её тело, был никто иной как Джеймс Кросс, патрианский министр финансов и земледелия. Серый кардинал революционного правительства поднялся на Вавилон-7 на собственном шаттле. Кросс глядел на Окойе, словно матёрый котяра, завидевший мышь.
— Окойе, — сказал он, смакуя чужое, странное имя. — Случилось так, Окойе, что у меня здесь дела. Я проведу на станции несколько дней. Прошу Вас, составьте мне компанию в эти несколько дней.
У него было смуглое лицо с резкими, грубоватыми чертами, на котором самоуверенность олигарха и неосознанная гордыня потомственного аристократа парадоксально сочетались с параноидальной подозрительностью. Джим Кросс словно бы ожидал от Вселенной ужасного подвоха и был всегда настороже. Это было удивительно, потому что успехи этого человека в послереволюционные годы стали легендой. Окойе вопросительно указала на записку. Кросс кивнул и поднял бровь. «Мало?»
— Мистер Кросс…
— Джим. Пожалуйста, просто Джим.
— Джим. Я не продаюсь.
Он привлекал и пугал её. Окойе чувствовала себя оскорблённой и отчего-то польщённой. Обида весила больше. Этот человек — варвар, обиду можно и простить… Гордость можно и проглотить, но не страх. Ей и правда нужны были деньги — кому они не нужны? — но Джим Кросс не был похож на мужчину, который будет нежен с купленной в ресторане женщиной.
— Всё продаётся, — сказал он, читая в её лице. — Это вопрос цены.
Окойе представила себе, как он раздвинет ей ноги и грубо возьмёт, обращаясь с ней, как любой богатый, властный мужчина обращается с проституткой. Он причинит ей боль. Возможно, намеренно. Он будет мять её грудь, а потом заставит себя сосать… Окойе подняла глаза. Джим жёстко улыбался. Он явно думал о том же.
— Я не проститутка, Джим, а учёный. Я астрофизик. Летаю на корабле и изучаю ваше солнце. Я здесь ненадолго.
— Ничто не мешает тебе задержаться, — мягко предложил он. Добыча намеревалась ускользнуть, и хищник замурлыкал. — Поверь, ты об этом не пожалеешь.
— Нет, — Окойе покачала головой. — Не надо было предлагать мне деньги… Джим. У нас, в Вавилоне, не всё продаётся.
Она подхватила свою сумочку и ушла, нарочно покачивая бёдрами и предоставив ему оплатить её кофе. Крошечная женская месть. Впоследствии Окойе сама не знала, правильно поступила или нет. Джим Кросс понравился ей, несмотря на свою хищность, пугающий напор и на то, что он посчитал её продажной. Физически он привлекал её, как и она его. Поглядывая на Джонни, Окойе призналась себе, что юный мишлинг[1] — такая же диковинка для неё, как она для него.
1