Борис Климычев
КОРОНА СКИФА
1. СУРОВЫЙ ПОРТРЕТ
Получив письмо из Гетеборга от тетушки Амалии, Улаф Страленберг был несколько удивлен. Род Страленбергов был древний и разветвленный, многие Страленберги даже и не были знакомы друг с другом, только одинаковая фамилия напоминала им о родстве. О тетушке Амалии до её письма Улаф даже никогда и не слышал.
Улаф большую часть свой жизни провел за границей, он учился в Берлине, Париже и Лондоне. Он овладевал знаниями с великой страстью, так, что в свои тридцать восемь оставался холостяком. Сначала думал, что еще успеет жениться. Потом думал, что уже опоздал. И считал, что это — к лучшему, по крайней мере, ничто не мешает его ученым занятиям. Жаль только своих стариков, которые так мечтают о внуках. Но что же делать? У каждого — свой путь.
Незнакомая тетушка просила его приехать в Гетеборг. Она овдовела и почему-то считала, что он может ей помочь советом. Несколько заинтригованный, он прибыл в Гетеборг, нашел там, у знаменитого крепостного форта "Корона", древний дом в старинном центре города. Его встретила жеманная старушка, пропахшая духами и разными притираниями. Она подносила к глазам лорнет и восторженно восклицала:
— Так вот вы какой? О, да! Так и должен выглядеть настоящий ученый!
Улаф был совершенным альбиносом, с вьющимся волосом, зеленоватыми
глазами, курносым носом и большим ртом. Высокий, длиннорукий. Он не был красивым, но женщинам нравился, некоторой угловатостью своей, может, загадочностью еще и отрешенностью от мирских забав.
Тетушка оказалась тараторкой. За чаем, она говорила взахлеб, рассказывала о покойном муже, предлагала Улафу посватать очень красивых гётеборгских невест. Говорила о том, что за Страленбергами быть замужем нелегко. Вот хотя бы её покойный муж…
И, прикрыв рот ладонью, воскликнула:
— О, нет, нет! О мертвых — или хорошо, или ничего.
Потом она показывала Улафу дом, всё от гостиной до старинных подвалов, где хранилось пиво, вино, и съестное. Показала и несколько семейных портретов. Улафу они ничего не говорили. Он не знал никого из изображенных на портретах кавалеров и дам. Мысленно упрекнул себя за то, что мало интересовался до сих пор историей рода Страленбергов
— Это вот Иоганн Филипп фон Страленберг! — показала тетушка на портрет могучего, сурового мужчины, в латах.
Брюнет смотрел на Улафа строго, очевидно, не желая признавать в нем родственника.
— Вы, конечно, знаете его историю? — спросила Амалия.
Улаф смущенно потупился, даже краска проступила на щеках. Он вообще часто и легко краснел, кожа его была белой и тонкой.
Он вспоминал всех знаменитых Страленбергов. Один был важной шишкой при дворе короля, другой был крупный торговец, третий путешествовал в Африке и погиб там от загадочной болезни, четвертый был комендантом крепости Гетеборг.
— Как, вы ничего не слышали о Страленберге, который побывал в русском плену?! — изумилась Амалия.
— Так это он! — воскликнул Улаф, — слышал я о нем, конечно, слышал. Но… в общих чертах. Всё-таки, я изучал до сих пор древние цивилизации, исчезнувшие народы, ставил химические опыты, был всегда очень занят учебой и теперь мне так стыдно…
— Я понимаю вас, юноша, — сказала тетушка весьма взрослому племяннику, и таким обращением ввергла его еще больше в краску. Ничего себе юноша! Хотя… в сравнении с этой надушенной и нарумяненной египетской мумией он, возможно, и кажется юным.
— Я понимаю вас, — продолжила речь Амалия, — но я расскажу вам об этом великом страдальце. Представляете? Провести несколько лет среди дикарей в ледяной пустыне…
Тетушка сбивчиво поведала историю Иоганна Филлипа фон Страленберга, который во времена Карла Двенадцатого и Петра Первого был пленен русскими. Вот как давно это было!
Потом она открыла резной ларец черного дерева, достала небольшую, размером с ладонь желтую пластину, изображавшую оленя и подала Улафу:
— Взгляните. Это тоже осталось мне от покойного мужа, эта вещица. Эту штуку вывез легендарный Иоганн Филипп из Сибири. Муж говорил, что она со времен Иоганна Филлипа передается из поколения в поколение.
Я носила её к ювелиру и потом к антиквару, чтобы оценить, но тот и другой сказали, что ей грош цена. Они, возможно, не понимают. Я обращаюсь к вам, как к ученому. Вы же ботаник, историк, и химик. Поразительно, как один человек сумел вместить в свой мозг столько серьезных наук! Так вот, говорят, Иоганн Филипп копался в Сибири в древних курганах. Эта вещица, может, создана в доисторические времена. Если это так, то я сдам эту древность в музеум и получу приличные деньги…
Улаф осмотрел пластину. Она была грубой работы, но не имела исторической ценности. Сделали её не в древности, а всего лет сто назад. Бронза не отшлифована, олень получился аляповатый. Возможно, что Иоганн Филипп очень скучал в плену, решил заняться художественным литьем, да не обнаружил особых способностей. А пластину захватил просто на память о своем пребывании в Сибири. Так Улаф тетушке и сказал.
Амалия пожала плечами:
— Стоило тащить её такую даль. Непрактичный, видно, был человек. От него осталась еще бумаги. Муж мне читал. Бред какой-то. Якобы в Сибири Иоганн Филипп оставил золотой клад. Но отрыть его можно только через сто тридцать лет. А раньше даже и пытаться не стоит. Духи там какие-то грозят. Я так думаю, что у этого бедняги пленного от пережитых страданий помутился разум. И он писал это свое обращение к потомкам, будучи с ущербным умом…
Я спрятала эти бумаги от своих двоих сыновей. Они, слава богу, обучились искусству судовождения. Они теперь водят корабли вокруг Европы в Африку, хорошо зарабатывают, имеют дома и семьи. Увы, женились они на сестрах-француженках, дома у них — в Марселе. Я езжу туда, вожусь с внуками, но в моем возрасте частая смена климата уже вредна. Их же теперь оттуда не выкорчевать… Это пересаженные в другую почву деревца.
Амалия достала кружевной платочек и отерла глаза.
Потом открыла другой ларец и вынула оттуда шелковую суму, в которой хранились пожелтевшие манускрипты.
— Вот эти бумаги, милый племянник, они уже почти истлели, их даже невозможно прочитать, я всё хотела их выбросить, но как-то случайно прочла о вас в газете. Швеция гордится вами… Возьмите бумаги, может, извлечете из них какой-нибудь прок, как историк… Да! Пластину возьмите тоже. На что мне она, если её даже продать нельзя? И это не такая вещица, которой можно любоваться.
Амалия оглянулась на портрет Иоганна Филлипа, лукаво изобразила испуг и рассмеялась:
— Он не будет слишком сердиться на меня. Всё-таки я распорядилась его наследством наилучшим образом. Всё проходит, но историки останавливают время…
Тетушка взяла с Улафа слово, что он навестит её еще при первом же удобном случае. И он обещал ей это, впрочем, не очень-то веря, что когда-нибудь сумеет выкроить время, для нового визита.
2. СТРАННЫЙ ОБЕД
Роман Станиславович Шершпинский был костистым и жилистым долговязым брюнетом, с пышными черными усами. Лицо его было по-актёрски старо-молодое: глаза сияли юношеским блеском и ничуть не запали, волос был черен и глянцевит, но лоб изборожден морщинами, возле рта залегли с двух сторон глубокие складки. Всё это располагало к уважительному сочувствию и к некоторому почтительному расположению всех, кто видел этого человека впервые.
Дом Шершпинского возле Невки знали многие государственные мужи. Но навещали они этот дом тайком, подъезжали с черного хода. Обычно вечерами, выбирая погоду пасмурную, такую, когда на улице малолюдно.
Человек, впервые попавший в этот дом, не увидел бы внутри его ничего особенного. Лакеи были приличные, обстановка уютная. В гостиной висел достойный портрет государя императора. Паркетный пол сверкал, как зеркало, сияли начищенные прислугой медные дверки и вьюшки огромных кафельных печей. Удобные диваны и кресла возле стен, звали утонуть в них. Посреди залы стоял рояль с пюпитром.
Шершпинский встречал гостей на лестнице в парадном фраке, рядом с ним сверкали брильянтами в волнистых русых волосах две совершенно одинаковые красавицы. Это были сестры-близнецы, как говорили, графини Потоцкие. Одна из них, пани Ядвига, была женой Шершпинского, другая, пани Анелька, была не замужем. Впрочем, если они менялись на лестнице местами, никто не мог разобрать, где там Анелька, где Ядвига. Это вызывало восхищение и удивление. Даже родинки на левой щеке, что у одной, то и у другой — одинаковые. Для пущего эффекта сестрички были одеты совершенно одинаково. Необычайную привлекательность придавали им не свойственные блондинкам жгучие черные глаза.