Девочка всё писала и писала, а потом дочитала до чего-то странного. Аббатиса, которая устроилась за соседним столом, водрузив на нос что-то вроде двух скрепленных вместе стёклышек, и внимательно просматривала свиток за свитком, неодобрительно посмотрела на девочку.
— Почему ты хрюкаешь? — сурово спросила она.
Эрна вместо ответа протянула ей книгу, в которой было написано…
— Ну да, — кивнула матушка Онория, узнав это место. — Именно живую рыбу.
— А это что? — ткнула девочка в незнакомое слово церковного языка. Аббатиса объяснила на хларском, потом перевела на тафелонский. Девочка прыснула со смеху. — Прямо туда?! Живую рыбу?! И ходят так?! С рыбой в…
Аббатиса ударила Эрну по губам.
— Не сквернословь, — сказала она строго. — Девочки не должны сквернословить.
Эрна была так поражена, что даже не обиделась.
— А потом жарят?! Как мужья это едят?!
Матушка Онория, похоже, впервые над этим задумалась.
— Мужья не знают, — пояснила она. — Это тайное женское колдовство для разжигания страсти. Оно греховно.
— И они так ходят?! — не унималась девочка.
— Любострастие, жадность и страх толкают и не на такие безумства, — наставительно произнесла аббатиса.
Девочка с сомнением посмотрела на матушку Онорию и промолчала. Как будто нельзя приворожить как-нибудь, ну, попроще. Правда, для хорошего приворота нужна ведьма, а рыбу в… носят обычные женщины, неодарённые. Аббатиса цыкнула и девочка послушно вернулась к работе. Ещё, оказывается, нужно обращать внимание, не смотрит ли какая женщина слишком пристально на растущую луну, потому что, глядя на неё, можно нашептать себе всякого. И ещё можно налить вина в агатовый кубок (это у кого ж такой есть?!), отпить, потом дать любовнику, чтобы он отпил, а потом допить что останется. И тогда женщина будет знать его мысли и поймёт, крепко ли он её любит. Девочка выводила букву за буквой и думала: а если любовник выпьет всё залпом? А что монахини делают: таскаются за людьми и смотрят, как они пьют? Или потом пристают к чужим любовникам, не из агатового ли кубка ему наливала его зазноба? А если он внимания не обратил? А если…
Странный булькающий звук привлёк её внимание. Перед ним что-то как будто шелестело, но Эрна решила, что это монахиня шуршит пергаментом, и не оглянулась. А тут…
Матушка Онория грудью лежала на столе и на белой накидке расплывалось уродливое алое пятно. А над ней… над ней…
Рыцарь лю Дидье в запылённом синем пурпуэне как раз вытащил кинжал из тела аббатисы и свирепо смотрел на девочку.
— Как мне повезло, — сказал он, осклабясь и вытирая кинжал об одежду убитой им женщины. — Давно мечтал с тобой посчитаться, маленькая дрянь.
Эрна открыла рот, но у неё перехватило дыхание, и наружу не вырвалось ни единого звука. Рыцарь обошёл стол и шагнул к ней. Девочка попятилась… рыцарь вышел не из той двери, в которую они вошли с аббатисой, а сбоку, разорвав висевшую на стене карту. Сейчас он перекрывал Эрне дорогу к выходу. Девочка шмыгнула между столами к той маленькой двери… Освободитель! Только бы была не заперта! И Эрна оказалась в длинном узком зале, где на стенах висели украшения и картины.
Она споткнулась о складку на ковре, вскочила, побежала дальше, но тут рыцарь догнал её.
— Негодная тварь, — прошипел лю Дидье, смыкая руки на её горле. — Из-за тебя всё пошло прахом…
У девочки потемнело в глазах, но рыцарь внезапно ослабил хватку. Не задумываясь, что бы это могло быть, Эрна сунула руку в разрез верхнего платья, вытащила из-за пояса нож и ткнула в навалившегося на неё мужчину. Мама рассказывала ей, где у человека бьётся сердце, а Виль объяснял, куда и как ткнуть, когда жертва стоит перед тобой. Рыцарь лю Дидье упал на девочку, насаживаясь на нож, и Эрна не устояла на ногах.
— И впрямь от тебя одни хлопоты, Эрлейн, — услышала она и туша рыцаря скатилась с неё на ковёр.
— Дядюшка Виль?! — ахнула девочка, в ужасе переводя взгляд с предавшего… спасшего её наставника на свою первую жертву.
Первый человек, которого она убила безо всякой магии.
— Молчи, — сказал Виль и вернулся обратно в библиотеку. Недолго там провозился, вернулся с какими-то письмами и сунул их под синий пурпуэн рыцаря. С правой стороны, чтобы не запачкать кровью. Потом достал из своей шапки ещё одно письмо и сунул туда же. Отступил на шаг, полюбовался получившейся картиной, что-то подвинул и снова полюбовался.
Всё это время Эрна стояла на коленях возле трупа и смотрела на него округлившимися глазами.
— Вот так, — удовлетворённо сказал убийца. — То, что надо.
— Виль! — тихо сказала девочка.
— Цыц, — прикрикнул на неё наставник.
— Как ты здесь…
— С ним вот, — кивнул Виль на погибшего. — Кто ж знал, что тебя Враг понесёт туда же. Надо ж тебе было умудриться…
Он махнул рукой.
— Сделанного не воротишь. С почином, Эрлейн. Сбылось твоё предсказание, а?
— Моё… предсказание?! — ужаснулась девочка. Ведь это же правда. Она сама предсказала, что рыцарь умрёт… умрёт с её ножом в груди… но как… почему?..
— Считай до пятнадцати, — приказал наставник, — а потом визжи. И про меня забудь, слышишь? Один рыцарь был. Убил святошу и бросился на тебя. А ты случайно ткнула. Отбивалась. Запомнила, Эрлейн? Эх! Надо ж было тебе…
Эрна послушно принялась считать. Почему никто не приходит?!
Но замок такой большой, а библиотека была в таком спокойном месте… Виль вернулся в неё и, наверное, юркнул в потайной ход. Одет он был — это до Эрны только сейчас дошло, — в ту же одежду, которую носили солдаты. А если он был тогда в лагере, когда её притащили?! А если…
— …четырнадцать… пятнадцать…
Досчитав, девочка пронзительно завизжала. Ей даже не надо было изображать ужас, с которым она смотрела на свой нож в груди мнимого «папаши».
Виль подставил её! Он мог бы увести её с собой, а он… пришёл… непонятно что сделал и ушёл. Как будто эти письма важнее, чем она. Как будто она не провалилась уже по маковку. Святоши такие въедливые! Раздались голоса, кто-то вбежал в комнату, а кто-то, похоже, в библиотеку. Потом мужской голос воззвал к Заступнику… женский вопль… плач… Эрна всё это время сидела, сосредоточенно глядя на убитого ею человека. И на нож. Свой нож в его груди. Её подхватили, заставив подняться на ноги. Монахини затормошили девочку, принялись трясти и щупать, повторять какие-то слова… лица их были залиты слезами.
— Нет… — медленно проговорила Эрна. — Я не ранена. Я сидела… писала… матушка…
Голос её очень натурально прервался. Девочка ощутила, что ей действительно жалко несчастную святошу. Она ещё столько могла бы Эрне рассказать!
— Матушка велела мне списывать из книги… а потом… он так тихо вошёл… я ничего не слышала… Он начал меня душить… так больно… я вырвалась… а он… я… я думала… я случайно!
Девочку вдруг осенила чудовищная мысль.
— Я убила его?! — спросила она с ужасом. — Он же мой отец!
Освободитель! Мало того, что рыцаря нашли с её ножом в груди, так ведь все думают, что она его дочь! Отцеубийство — это очень плохо, будь отец даже чудовищем из преисподней.
Монахини переглянулись, но ничего не ответили, только уступили место отцу Бенлиусу. Он забросал девочку кучей нудных вопросов: как она сидела? Когда оглянулась? Что увидела? Как стоял рыцарь, когда душил её? Как бежала? Как рыцарь держал руки? А что потом? Видел ли лю Дидье её нож? Что он говорил?
Эрна послушно отвечала, удивляясь, почему он не спросит, что помешало ей закричать. Но об этом священник ничего не сказал, а только осенил девочку священным знаком и тихо сказал:
— Мужайся, дитя моё, и молись Заступнику.
Проводить Эрну в комнату отправили трёх братьев. К удивлению девочки, её повели не туда, где она жила до сих пор, а в какую-то другую комнату, намного меньше. Там даже была кровать, вроде шкафа. Едва Эрна переступила порог, как дверь закрылась. Девочке показалось, что за ней бы и засов закрыли, но только комната никак не запиралась. Хоть в этом повезло. А, может, и нет. Лучше засов, чем три охранника. Хотя какая разница?..