— Кассия, — повторил монах, которому снова пришлось закрывать глаза от солнца. Он внимательно оглядел меня и перевел вопросительный взгляд на Кастора, который почему-то смутил моего спутника.
— Они из Форалла, — сказал он, — и у них есть к тебе просьба.
Земля ушла из — под ног. По спине пробежал холодок, и я вцепилась в ладонь брата. Кастор смотрел в мои глаза пронзительно, словно копошился в душе, словно вытаскивал из нее все сокрытое. Он точно знал, куда нас вел. Ни о чем не спрашивал, знал. Этот взгляд причинил боль, поселил внутри стужу. И самым страшным в нём было то, что он не осуждал, не бросал обвинений. Это были глаза не согласные со мной, но понимающие, что я делаю и зачем.
— Что же это за просьба, сынок? — монах снова посмотрел на меня.
— Кассия хотела бы доверить вам брата, — в то время, как мой язык буквально прилип к нёбу, Кастор с такой легкостью произнес эти чудовищные слова. — Мальчик страдает недугом, который причиняет им обоим…, скажем так, беспокойство. И оно выражается в том, что Тойтон подвергает себя опасности. Кассия вынуждена работать, чтобы прокормить их обоих, а присматривать за братом некому.
Я не видела больше ничего, кроме лица Кастора. Его теплые глаза, окруженные густыми ресницами, смотрели открыто. Весь мир уменьшился до размеров этого человека, который взял на себя моё бремя. Я совершенно точно знала, что мое решение не нравится ему, поняла, наконец, что он ждал, что я его изменю. Никто еще не делал для меня ничего подобного.
— Это решение далось Кассии очень нелегко, — проговорил он, продолжая топить меня в своих глазах, — но жизнь брата превыше всего. Как только у нее все наладится, Кассиопея заберет его обратно.
В голове прочно засела мысль, что Кастор слышал мой разговор с Марией. Такое возможно? Вероятно. А иначе, как еще объяснить всё то, что сейчас происходило?
— Что ж, — задумался монах, потирая подбородок, — наша обитель всегда открыта для нуждающихся. Я отправляюсь завтра утром, могу забрать мальчика с собой. Пожалуй, доверю его отцу Латику, он славится титаническим терпением. Сам-то я на месте не сижу, ты знаешь, мальчик мой. Вечно в пути.
— Да, отец, спасибо, — Кастор опять приложил ладонь к сердцу. — Тогда мы заночуем здесь, а утром проводим тебя.
— Вот и хорошо, вот и славно, — монах тяжело спустился на землю, опираясь на руку Кастора. — Старые кости застыли, засиделся я, да, и очередь моя подошла.
Я, так и не проронив ни слова, наблюдала, как старик спускается по ступеням, чуть приподнимает подол рясы и усаживается на колени у самой воды.
— Почему ты это сделал? — севшим от волнения голосом, спросила я мужчину, тоже наблюдавшего за монахом. — Ты ведь не согласен со мной.
— Не согласен, — кивнул Кастор. — Если интересно мое мнение, то у тебя не так много близких, чтобы разбрасываться ими. Поправь меня, если я не прав, но ведь твоя семья им и ограничивается?
Я лишь кивнула в ответ, тем самым подтверждая его слова.
— Однако ты его сестра. Значит, и решать тебе. Если ты чувствуешь, что так мальчику будет лучше, то я могу заверить, что отец Парат сделает всё, чтобы позаботиться о Тойтоне. Хотя бы потому, что я его попросил.
Как это у него так ловко получалось? Он вроде и не отговаривал меня, но и не поддерживал в этом вопросе.
— Если ты не согласен, почему помог?
— У меня тоже сейчас нет рядом того, с кем можно было бы поделиться ношей — ответил Кастор, отстраняясь от телеги. — Я был бы рад, если бы хоть кто-то разделил ее со мной.
Я задумалась над его словами, пока Кастор помогал отцу Парату вновь подняться на ноги. Этот мужчина много улыбался и казался открытым для всех и вся, но в нем чувствовался очень прочный стержень, который хоть и ненадолго, но в корне менял представление о нем. Стоило лишь нахмурить брови и немного ожесточить голос, как возникает кто-то другой, с ног до головы покрытый прочной бронёй.
Вечер спускался медленно, но народ все прибывал к источнику. Некоторые приезжали целыми семьями, с пожилыми людьми, с детьми. Они разводили костры, ужинали, ложились отдыхать. Мы с Тойтоном устроились недалеко от источника, у одного из таких костров. Кастор растворился в толпе.
Тяжелая ветка повисла над головой, на ней сидела Каата. Она улыбнулась мне и снова предложила поскользить. Я посмотрела на брата. С тех пор, как ушел наш спутник, мальчик притих и я, вдруг, подумала, что ему не помешает маленькая встряска.
— Той, не хочешь попробовать? — спросила я его.
Брат встал на ноги и снова развел руки в стороны. Я кивнула и улыбнулась. Каата протянула руку, сначала Тою, а потом и мне, но прежде велела снять обувь. Ветки оказались очень скользкими, словно маслом намазанными. Девочка помогла нам забраться чуть выше. Ее кожа, кроме ступней, была чуть шершавой, что помогало удерживаться на ногах при обычной ходьбе и подъеме. Нам с Тоем понадобилось довольно много времени, чтобы забраться туда, откуда Каата хотела нас прокатить.