Дальше ехало множество открытых карет, украшенных золотом, обитых изнутри алым бархатом, в которых сидели придворные, сжимая в руках жезлы, а за ними шли пешком слуги императорского дома в мундирах с золотыми позументами, в белых шёлковых чулках и в белых париках. Дальше скакали шталмейстеры[8], их мундиры были все в золоте — и сзади, и спереди, и на рукавах, и на воротнике. Дальше следовала самая живописная часть процессии — загорелые, свирепые, бородатые императорские егеря, люди, которые голыми руками душили волков, они были одеты в высокие сапоги и зелёные мундиры и вооружены длинными блестящими ножами. Дальше шли гигантские негры в просторных брюках и алых куртках — реликт екатерининской эпохи, — в обязанности которых входила охрана императорской опочивальни. Ещё дальше были лакеи, одетые так, как вы могли видеть на старинных гравюрах, со страусиными перьями и высокими жезлами — наследие тех времён, когда лакей бежал перед экипажем хозяина, а не с удобством ехал на козлах.
Впереди под развевающимися знамёнами, между двумя рядами из пятидесяти тысяч штыков, в самом ярком солнечном свете шла блистательная кавалькада. Их форма отличалась ещё большим великолепием, а на груди у них были синие ленты Ордена Святого Андрея. Эти всадники были русскими великими князьями, а также принцами, герцогами и эрцгерцогами из Англии, Германии, Италии, Греции и Австрии… со всего мира, от юного принца Черногории до юного принца Сиама. Они как будто бы следовали друг за другом без всякого порядка, но их места были закреплены так же, как звёзды на своих орбитах. Они образовали самый удивительный эскорт, который видело это столетие.
А перед ними, в совершенном одиночестве, одетый проще всех в этой процессии, ехал молодой царь. Он слегка поглядывал направо и налево и рукой в белой перчатке дотрагивался до своей каракулевой шапки. Когда вверх взметнулись руки с шапками, то, казалось, что кровли домов затряслись и тротуары закачались. Почтительные приветствия слились в одном всеобщем выкрике, который смешался с колокольным звоном и грохотом пушек.
Но крики стали ещё громче, когда следом за царским эскортом, состоящим из принцев, показалась вдовствующая императрица. Её приветствовали ещё более бурно, чем императора и царицу, потому что народ любил её дольше, и она была предметом поклонения из-за своей доброты и милосердия. И, кроме всего прочего, её почитали за то, что во время шестимесячной болезни её мужа она днём и ночью сидела у его постели.
За вдовствующей императрицей ехал экипаж царицы. Экипаж везла восьмёрка белоснежных лошадей в попонах из просторного красного сафьяна, в тяжёлой золотой упряжи. Упряжь была сделана в Париже, а золото гравировалось на Рю де ла Пэ. Каждая лошадь, которая предпочла бы хороший клок сена, сейчас стачивала зубы о золотые удила толщиной в человеческий палец с такой же изящной гравировкой, как монограмма на часах. На головах лошадей были страусиные перья, а на спине — упряжь ценой в десять тысяч долларов. В процессии использовались десять наборов упряжи, которые были куплены правительством России за один миллион долларов. Каждую лошадь, которая везла карету царицы, вёл за шёлковые поводья слуга в шапке со страусиными перьями и в мундире, расшитым золотом. Рядом с колёсами шагали два гиганта семи футов ростом. А на позолоченных козлах, спиной к кучеру сидели два маленьких пажа и через стекло смотрели на царицу. Молодая императрица улыбалась и кланялась своим подданным через окна кареты, похожей на карету Золушки. Великие художники украшали панели этого экипажа, и большие мастера гравировали её золотые колёса и оси. Плюмаж из белых и чёрных страусиных перьев раскачивался на верхушке из алого бархата. Вышитые золотом подушки внутри придавали экипажу вид роскошной шкатулки для драгоценностей. А содержала эта шкатулка прекраснейшую принцессу в серебристом платье, в горностаевой мантии, накинутой на голые плечи, с бриллиантами, висящими от шеи до колен, и с бриллиантами в волосах.
В кортеже царицы в более простых экипажах ехали великие княжны и фрейлины. Когда казалось, что уже нельзя ничего добавить к той роскоши, которую мы наблюдали, характер процессии неожиданно, как по указанию ловкого постановщика, изменился. Великолепный контраст грациозной, пышной женской красоте составило множество вооружённых мужчин на лошадях, самых отборных всадников России. Они столпились так тесно, что не было видно улицы, по которой они ехали, а только непрерывная масса волнующихся грив, сверкающих кирас и развевающихся флагов. И ничего не было слышно, кроме несмолкаемого топота лошадиных копыт и лязга стали.