Он уже рвал с пальцев кольца. Уорвик, предвидя подобный оборот, обычно приставлял к королю пару дюжих молодцов, которые мягко, но настойчиво брали монарха под руки и усаживали в портшез. Но из-за плотно задернутых занавесок все еще слышалось:
– Король любит вас! Король молится о вас! Король всегда с вами!
На площади перед собором стражники древками копий разгоняли дерущихся.
Анна раздавала милостыню с разбором. Особенно жалела стариков. На лицах людей с возрастом отчетливо проступает характер, и несложно определить, каким был тот или иной человек в молодости: злым, желчным, хитрым или добрым и мягким. Но принцесса не делала здесь различий и опустошала кошель, щедро вкладывая милостыню в подставленные старческие руки. Человек вступает в этот мир с ангельским ликом, и не его вина, что жизнь гнет и корежит его по своему усмотрению.
Неожиданно Анна замерла и выпрямилась. Что-то заставило ее вздрогнуть. Скользящим взглядом она окинула площадь перед собором, готическое здание ратуши, живописные дома горожан. Внизу у ее ног рассаживались в портшезы и конные носилки знатные прихожане, между ними сновали лоточники с товаром, нищие девчушки, совсем крохи, предлагали кавалерам купить для дам первые цветы. Все было обыденным, и все же Анна не могла понять, откуда взялось это внезапное волнение.
– Что с вами, ваше высочество? – раздался рядом мягкий голос Деборы.
Анна не ответила, но какое-то смутное чувство росло в ней.
– Не знаю. Но я словно почувствовала… Что-то должно произойти. Что-то чудесное.
– Так всегда бывает весной, – мягко улыбнулась леди Шенли.
Анна глубоко вдохнула сладковатый теплый воздух.
– Да. Весна…
Она вдруг словно заново увидела это ясное солнце, бездонный голубой небосвод, услышала звонкий щебет воробьев. Повернувшись к своей свите, она сказала:
– Я намерена пройтись пешком. Все свободны. С собой я возьму лишь баронессу Шенли и двух-трех стражников…
Она шла по узким улочкам Сити, удивляясь тому, что сделало за какую-то неделю с городом солнце. Куда девались эта серость, уныние, озабоченность? Казалось, весь Лондон высыпал на улицы. Булочники выставили свежие румяные хлеба на лотках. Суетливые мальчишки носились между просыхающих луж. Люди переговаривались и улыбались. Гомонили птицы, бренчали струны в тавернах, то и дело раздавались протяжные крики точильщиков и зазывал.
– Угля! Угля! Кому угля!
– Первые фиалки! Сэр, купите первые фиалки!
– Мощи Святой Клары! Истинные мощи Святой Клары!
– Печенье! Печенье с изюмом!
– Крупный чернослив! Сладкий чернослив!
Анна смеялась, глядя, как цирюльник с целыми ожерельями зубов на поясе огромными клещами рвет какому-то толстяку зуб и при этом распевает и уверяет собравшихся зевак, что бедняге вовсе не больно. Она купила букетик цветов и теперь вдыхала нежный аромат первых соков и влажной земли. Мимо прошла вереница слепых с поводырем, колотя о булыжники мостовой своими посохами и гнусавя жалобную молитву, и принцесса посторонилась, давая дорогу убогим. Шедшие впереди лучники раздвигали толпу, а перед принцессой все время трусил Соломон, то обнюхивая встречных собак, то глухо рыча на них. Люди в страхе шарахались от него, а на принцессу и ее спутницу взирали с любопытством.
Они миновали торговый квартал Сити и внутренний Темпл, расположенный за городской стеной поблизости от Флит-стрит, и через Западные ворота вышли на Стренд. Здесь высился францисканский монастырь, у стен которого виднелись серые фигуры монахов, бойко торговавших церковным элем. Доходы от продажи монастырского эля предназначались на «добрые дела» или «на содержание храма». От реки поднимались прачки с плетеными корзинами белья на головах, весело перебрасываясь словами с молодыми послушниками. Стренд все еще оставался проселочной дорогой, хотя уже и величался громко улицей. Ближе к реке располагались богатые особняки, а напротив – дома зажиточных горожан, с шиферными кровлями, стрельчатыми дверными проемами и окнами, с лавками и складами в первых этажах и жилыми помещениями наверху. Дома стояли среди садов и огородов в окружении почти деревенских дворов.
Дворец Савой – резиденция герцога и герцогини Кларенс – сиял на солнце медной крышей с украшениями и позолотой, ослепляя белизной свежей каменной кладки. Заново отстроенный дворец уступал по размеру и величественности своему предшественнику, сгоревшему во время восстания бедноты[32], но был гораздо изящнее и удобнее.
Изабелла Невиль, услышав о прибытии сестры, вышла встретить ее в большом холле Савоя. Даже в домашней обстановке герцогиня Кларенс не позволяла себе одеваться просто, стремясь всегда и во всем подчеркивать свое высокое положение. Сейчас на ней было богатое платье из тяжелой миланской парчи, собранное под грудью в складки, чтобы скрыть беременность, на самом деле только подчеркивая ее. Шлейф платья герцогини нес наряженный в экзотический наряд маленький забавный негритенок – любимая игрушка герцогини, – на котором она, впрочем, частенько срывала досаду. Негритенок испуганно поглядывал на свою госпожу круглыми, как пуговицы, глазами, она же шествовала, словно богиня, гордо неся голову в парчовой шапочке, которая имела вид широкого валика, облегавшего голову и очертаниями напоминавшего сердце.