Вместо того чтобы свернуться на лежанке калачиком, я решилась только сесть. Сна ни в одном глазу. Я взбудоражена, такое ощущение, что тело никогда не сможет расслабиться.
Наконец слышу стук в дверь. От облегчения из моих глаз катятся слезинка-другая, я отодвигаю засов так быстро, как могу, и шепчу:
– Все в порядке?
Питер стоит в дверях, привалившись к косяку и тяжело дыша. Он выглядит таким измученным, словно несколько часов держал на плечах небесный свод, чтобы на наши головы не обрушилась ночь. Что-то сверкнуло, и я в ужасе посмотрела за его спину. Между деревьями виден свет – длинные, вытянутые, светящиеся тени. А между ними пляшет тьма – чернее черноты.
– Заходи, живо! – лепечу я, хватая Питера за руку, и, задыхаясь, затаскиваю его внутрь. Рука Питера холодная и напряженная, а лицо… В отблесках этих существ мне на мгновение померещилось, что вместо кожи у него камень.
– Что с тобой? – вскрикнула я. Боже мой, я даже не уверена, что это действительно Питер!
– Закрой дверь, – простонал он. Голос обессиленный, но, без сомнений, это голос Питера. Его шатает. И его снова озаряет тот яркий свет снаружи. Не считая синяка, нездоровую бледность и изнуренность, выглядит он как обычно. Может, почудилось? – Дверь! – повторяет он, ловя воздух ртом. Оставив его, бросаюсь к двери, а он на ощупь ищет лежанку, но хватает пустоту. С грохотом падает, бормоча сквозь зубы ругательства.
– Дверь, – напоминаю сама себе. Сначала дверь. Заперев засов, вслепую бреду в темноте и спотыкаюсь о Питера, без сил валяющегося на полу.
– Эй, ты там дышишь? Только попробуй не дышать! Я вышвырну тебя отсюда, если ты…
Чувствую только, как дрожат мои собственные руки. Затем нащупываю на его шее пульс. Пульс бешеный, но ритмичный. И кожа нормальная. На всякий случай трогаю его лицо. Волосы, взмокший лоб, щеки. Щетина и ледяная кожа. Тоже все в порядке. С облегчением вздыхаю. А его лицо… может, это связано с духосветами? Или мне померещилось?
Нельзя оставить Питера на холодной земле, но он слишком тяжелый, чтобы затащить его на лежанку, – трясу его за плечо, но он не просыпается. Дышит быстро и неровно, постанывая, будто ему снится кошмар.
Подкладываю ему под голову куртку, которую я постоянно носила, и укрываю двумя одеялами. Больше ничего не могу сделать. Подтянув колени к груди, сижу рядом с ним, моя рука на его спине – так я чувствую, что он дышит.
Туманный серый рассвет запустил свои щупальца в сторожку, когда Питер наконец пришел в себя и, моргая, сердито посмотрел на меня.
– Что случилось? – хрипло шепчу я.
– Ничего, – говорит он, поднимаясь и потирая лицо. – Все в порядке. Выдвигаемся в путь.
Он ужасно бледный, а влажные от пота волосы прилипли ко лбу.
– Как… ничего?! Не верю, ничего не в порядке!
– Это уже твое право, во что верить.
– Что это за существа? Что они с тобой сделали? И как ты от них сбежал?
– И твое право найти себе другого сопровождающего. До деревни, о которой я упоминал, всего два дня пути.
Не может быть, чтобы он говорил это серьезно…
– Что, даже спросить нельзя?
Хочу схватить его за руку, но он отшатывается.
– Принуждаешь меня к ответу? Брось ты это дело.
Не верю своим глазам! Поначалу он меня пугал, потому что он тот человек, который смотрит прямо в глаза и не нервничает по делу или без дела. Теперь он все время пялится в землю и не дает даже подойти к нему!
– Что я такого сделала, что ты решил от меня отделаться?! Мне было жутко страшно! Ты не забыл, ты должен…
– Я так не могу! – набрасывается он на меня, и я невольно отступаю. – И ничего я тебе не должен. А теперь собирай свое барахло или дальше попрешься одна.
Подняв свою заплечную котомку, Питер вышел из хижины.
Несколько мгновений стою неподвижно, отказываясь верить, что он так грубо отмахнулся от моих расспросов. Но он прав. Он ничего мне не должен. Потому что он и так вышел из сторожки ради меня.
Только вечером он снова заговаривает со мной, когда мы выходим на какую-то опушку – в этой части леса нет сторожки. За прошедшую ночь я так вымоталась, что готова спать стоя… Но теперь сна ни в одном глазу, я слишком встревожена:
– Здесь мы совершенно беззащитны!
– Как и всегда, – холодно цедит Питер. Фиолетовая гематома оттеняет его мертвенную бледность. Тем временем начало смеркаться, я возвращаюсь мыслями к тому, что видела ночью. – Или ты полагала, что какие-то бревна удержат диких существ, если те захотят проникнуть внутрь?
Успокоил, что называется…
– А вдруг появятся духосветы?
– Они сытые.
Голос такой мрачный, что меня пробирает дрожь, а вопрос, чем наелись духосветы, застревает в горле.