— Издалека, — буркнул Готье. — Хотя чем-то на Подмосковье похоже. Полно дубов и берез и клевера.
— Кашка, — задумчиво произнесла Изабелла. — Пучки маленьких белых цветков.
— А по-моему — белый клевер, — удивился Готье.
— Кашка, это просторечное название, — уточнил я, — и не только клевера. Просто пучки маленьких белых цветов. Но есть и красная кашка…
— Ну и ладно, — заключил Готье. — «Хоть розой назови ее, хоть нет».
Отец предупреждающе кашлянул.
— Господа, а ведь Шекспиру пока только восемь лет. Надо бы обращаться поосторожнее с цитатами, когда нас может слышать кто-то еще, особенно, когда цитаты столь узнаваемы даже в переводе.
— В переводе? — озадачился Готье. Цитату он высказал по-французски, ничуть не задумываясь, но она действительно была узнаваемой.
— Как вообще удается переводить цитаты на язык, на котором мы их прежде не читали и не слышали? — подивился я.
— По смыслу, — предположил Рауль. — Уж эта цитата была совсем не сложной.
Возможно. И узнаваемой, пожалуй, под любым соусом.
— Поэтому и надо быть осторожней, — подтвердил отец.
Мы ненадолго замолчали. Только причудливо и знакомо цокали копыта, позванивала сбруя, шумно дышали лошади.
Из любопытства я попытался вспомнить, как эта фраза звучала на том языке, на котором я читал ее не раз. Но вспомнить не смог… только сдавило невидимыми тисками виски и подступила неуправляемая паника. Я осторожно выдохнул, пытаясь выбросить все это из головы. Похоже, мы помним далеко не все. А это что бы еще значило?.. Или это временно — как мы умудрились сперва, едва проснувшись, забыть себя самих?
— Пристрелите меня, если это похоже на Подмосковье, — сказал наконец Рауль, кивнув на виноградники. — Скорее, Крым.
— Есть немного, — согласился отец.
И свернув, мы въехали под лесной шумящий шатер. Я запрокинул голову вверх, глядя, как сходятся и расходятся в вечном танце верхушки деревьев. Всегда любил лес — этот шум на ветру, то пронизанный страшной тоской о несбывшемся, то весело шепчущий и смеющийся, меняющий цвет и узор калейдоскоп листвы, причудливые изгибы стволов, зовущие в какой-то другой, сказочный мир, полный заклятий. В детстве, бывало, я пропадал тут целыми днями, втайне ожидая увидеть фей на единорогах, драконов или заколдованные замки. Но двери в другой мир не открылись. А когда открылись… Наверное, сказки, это всегда куда страшнее, чем мы думаем.
Дорога была поуже и похуже той, которую мы оставили, но вполне приличной.
— Ну что, — нетерпеливо предложил вскоре Огюст, видно, допеченный вконец реальностью и солнечным светом. — Может — наперегонки? — Его караковый конь гарцевал и грыз удила, да и не только его конь, возможно лошадям передавалось нервное состояние всадников, а может быть, в такой день им просто казалось грехом не пробежаться, тем более что животные все были молодые и сильные.
— Это, пожалуйста, без меня, — сказал отец, останавливаясь. — Мне еще дорог хребет моей лошади. — К тому же его серый в яблоках вел себя солидно и флегматично, как и кроткая вороная лошадка Изабеллы. Серая же в яблоках кобылка Дианы потряхивала заплетенной в косички гривой и картинно выгибала шею крутым калачиком, будто прихорашиваясь. Мой Танкред увлеченно помахивал хвостом и при остановке принялся не менее увлеченно скрести землю копытом.
— Не такая плохая идея, — одобрил Готье, похлопывая по шее своего гнедого, навострившего ушки.
— Мой Ворон с вами согласен, — выступил переводчиком собственной лошади Рауль. — Правда, он вообще никогда не говорит: «Nevermore»[2].
— Зато «Йо-хо-хо!» он говорить умеет, дело нехитрое, — рассмеялся я. — Ну, что ж, поехали, на счет три: раз, два…
Не успел я сказать «три!», как Огюст сорвался с места в карьер, а за ним, с некоторым опозданием, бросились Готье и Рауль, я поскакал за ними. Хотя на спорт это уже не походило. Диана немного отстала. То ли у нее не было сегодня настроения толкаться на дорожке, то ли она хотела перекинуться парой слов с Изабеллой без нашего присутствия, но я был уверен, что она нас еще догонит.
Готье и Рауль, вслед за Огюстом, поскакали по дороге вокруг оврага, я срезал путь по склонам через бурьян и начал нагонять далеко оторвавшегося, сломя голову мчавшегося Огюста. Готье что-то возмущенно крикнул вслед. Но мне просто не понравилось, как гнал коня Огюст. Он явно хотел не выиграть, он хотел забыться, а может быть, даже, бессознательно хотел свернуть себе шею. Или вовсе не бессознательно. Оставлять его одного далеко впереди не стоило — даже если он не намеревался свести счеты с жизнью, он мог заблудиться — с этим лесом он знаком был плохо. Так я и думал — на развилке Огюст резко метнулся в сторону, на узкую тропинку, подальше — свернул снова, перескочил через поваленное дерево, во весь дух полетел вниз с холма, под цепляющими ветками, свернул снова, выскочив по случайности опять на дорогу пошире.