К чему это я? Мы живем, как Федька в своем мире. Часто мы обласканы любовью, но нелепая ножка стула в виде коронавируса, например, пригвождает нас к земле всей массой создателя. Мы, Федьки, не поднимаем головы, пытаясь разгадать знаки.
Мы проживаем свои дни, словно бессмертный горец Дункан Маклауд. Смерть для нас – странное недоразумение, которое случается с другими. Мы не задумываемся, мы представить себе не можем, что умрем. И если даже это произойдет, то очень и очень нескоро.
Да, мы созданы по образу, но в подобии есть маленькая разница, и эта разница – смерть. «Memento mori», – говорили римляне. «Чтобы никогда не бояться смерти, всегда думай о ней», – замечал блистательный Сенека. «Все мысли о смерти нужны для жизни», – вторил ему великий Толстой.
Мы забываем, что жизнь – это дар. А дар нужно ценить! К сожалению, понимаем это мы слишком поздно.
Это говорю вам я – человек, который понял, что потерял. Человек, который познал себя и шагнул в вечность…
По мере того, как я говорил, журналистов становилось все больше и больше. Они заполнили огромное помещение и стояли уже, плотно прижавшись друг к другу, напоминая больше разгорячённых фанатов, столпившихся на маленьком пятачке перед сценой с их кумиром. Стены стали раздвигаться под давлением людской массы. Те, что были ближе ко мне, подхватили меня, как пушинку. Так как в этой толпе двигаться не представлялось возможным, они, как рок-звезду, подняли меня над головами. Выросший лес рук бережно передавал меня все дальше и дальше. Сначала я плыл в этом потоке, но скоро движение пошло вверх. Наплевав на законы гравитации, каким-то фантастическим образом руки воспарили над землей, и я уплывал всё дальше и дальше. Словно из иллюминатора, я наблюдал за уменьшающимися домиками, аккуратненькими, словно из песочницы, земельными угодьями, пока облака не закрыли мне обзор. Последний раз я кинул взгляд на землю. Я поймал себя на мысли, что ничего не чувствую: ни страха, ни тревоги, ни сожаления. Мне больше незачем было смотреть вниз. С умиротворенной улыбкой я поднял голову, пытаясь рассмотреть, что там впереди, и подумал:
– Только наверх. Теперь только наверх.
Почему у нас нет семидесяти жизней? Да ведь мы и одну не используем…
10
Почему у нас нет семидесяти жизней?
Странные равномерные звуки явно имели внешний источник. Как будто кто-то медленно под метроном бил в очень большой барабан с объемной мембраной, а может в глухой Царь-колокол.
«Чистилище, – подумал я. – Сейчас еще в трубы начнут трубить». (Это во мне шевелились скудные познания о Судном дне). «Ну что ж, я готов. За что нужно, отвечу. Конечно, не ангел, но с другой стороны – не такой уж и плохой». Трубы все никак не вступали.
«Наверное, у них тут без духовых заведено… Ничего страшного. С Богом». Со спокойным сердцем я решился открыть глаза.
За те доли секунды, что я это делал, звук поменял свою громкость, объемность и частоту.
Еще доля секунды, и яркий свет ворвался в меня. Я окончательно проснулся.
– Андрей, Андре-ей!!! Никак до него не докричусь. Хватит валяться. Нормальные люди уже с работы пришли, а ты до сих пор с кровати не вставал. Обед давно остыл.
Только сейчас я стал понимать природу приглушенного ритмичного звука. Это же мои настенные часы тикают!
Моя постель, мой шкаф. Потолок тоже мой: я его вот уже третий год хочу выровнять. Это же моя, порядком надоевшая комната!
А почему она мне так надоела? Что-то важное словно вылетело из головы. Вот оно.
– Мам, я ж болею! – я вспомнил, как сдавал тест, как узнал, что он положительный, как провел в этих стенах уже почти две недели…
– Болеет он! Тебе же русским языком сказали – бессимптомно. Сорок лет, а все «мам, мам». Это мне еще нужно переживать, а у него даже температуры нет. Хватит дрыхнуть.
Теперь я окончательно проснулся. Здравствуйте, будничные реалии самоизоляции! Привет, тебе, мой домашний арест! Я уже скучаю по вам, ежедневные ковидосводки. Сегодня нас ждут удивительные приключения и новые открытия на наших с мамой сорока двух метрах!
И все же всего только одно слово – БЕССИМПТОМНО – позволяло мне с открытым забралом смотреть в будущее.