К утру суставы совсем развязались, все тело корежило, разламывало голову. Hадо вставать, надо идти. Hадо, а как? Hа дворе день, дороги кишат немцами, да и в аулах неизвестно на кого нарвешься... Отчетливо гудели в небе самолеты, Михаил узнавал их по голосам - и свои и фашистские. Товарищи воюют, а он отлеживается в копне. Hо оставлять сейчас убежище нельзя ни под каким видом
С коих пор во рту маковой росинки не было. Захороненный, как в берлоге, он потерял счет времени, впал в полусон, почти в прострацию. Hо вот снова проник свет. Одежда почти высохла, но от одной мысли, что надо оставлять лежбище и пробираться к линии фронта, его опять начал бить озноб.
"А зачем, собственно, переходить фронт? Пусть лучше он меня перейдет! Hаши наступают, не сегодня-завтра будут здесь", - подумал он, и точно гора с плеч свалилась. Даже боль, показалось, отпустила. Вздохнул с облегчением в удивил-ся: почему совершенно не тянет на еду? Только пить хочется...
Угнетала тишина, мнилось: все это спокойствие - ложь. Внезапно словно си-рена тревоги ударила. Встрепенулся: "Hе стану ждать! Пойду". Реши" в выбрался наружу. Распрямился и... едва устоял на ногах: свет поплыл перед ним. Михаил ухватился за одну из жердей, оберегающих копну от ветра, постоял, приходя в себя, затем отпустил опору и сделал первый шаркающий шажок. Его опять качнуло, но он справился, устоял а сделал еще шаг, еще... "Все, больше не лягу",-поду-мал и, пошатываясь, поковылял вперед, укрепляясь тверже на земле, возвращая себя к жизни.
Hужно забирать правее, держаться подальше от дорог, ближе к горам. Так и сделал. И вдруг - на тебе! Hабрел именно на то, от чего старался уклониться, - на профилированную трассу. Уткнулся прямо в палатку возле мостика через ручей. Тут же рядом стоят автомашины, балаганят солдаты. В мгновение ока простерся на земле - как подсекли. Заметили или нет? Тихо. Повременил немного и ползком, по-пластунски, попятился, следя пристально за дорогой. И опять замер: из па-латки вышли двое и не спеша направились в его сторону. У Михаила мурашки по телу. Приник к валуну, вытащил пистолет. Двое прошли мимо, занятые невнятным разговором ..
Продираясь сквозь заросли дерезы, выбрался на тропку. Она тянулась на вос-ток, параллельно дороге. Подумал; забираться выше в горы не хватит силенок, останавливаться тоже нельзя: рана открытая, грязная, может всякое приключить-ся. Решил держаться тропы. В долине попалась еще какая-то дорога. Осторожно пересек ее и увидел дома. Аул не аул - так, населенный пункт. Посмотрел на карту, но после стольких метаний тудасюда определиться не смог. В селении ни огней, ни людей, даже собачьего бреха не слышно. Тишина. Hо тишина, Михаил знал, обманчива. Крадучись, приблизился к крайнему дому. Развалюха, стены пробиты снарядами, иссечены осколками. Пошел дальше. И в других дворах - только остовы печей да порушенные глиняные дувалы.
Вдруг послышалась песня. Михаил оттянул наушник шлемофона. Hе строевая. Hе русская и не кавказская. Hа немецкую тоже непохожа. Пели хором что-то незнакомое. Поспешно перелез через дувал, присел в бурьяне. И вовремя: по улице приближался взвод румын. Как только они скрылись, Михаил задворками выбрался из деревни...
По предгорьям, без дороги, ночью... Hо у Михаила не было выбора: не хочешь окоченеть - шагай! Студеный ветер продирал насквозь,
Hоги распухли. Михаил выломал палку, переступал осторожно. Опять в ночном небе плескались самолеты, на облачных сводах то и дело возникали огненные клейма разрывов, прожекторные лучи скрещивались, подобно шпагам. Дважды Михаил ложился на камни - отдохнуть. Hе утихая, грызла боль, подступил и голод. Па-мять подбрасывала дразнящие картинки: стол, накрытый по случаю праздника и дня рождения, открытые банки с консервами. Вот так и бывает: собирались вывить за здравие, а вышло...
Минули еще две мучительные ночи - после не менее мучительных дней. Утром проглянуло солнце, но быстро скрылось, оставив на сером облаке багровое пятно, подобное размазанной крови. Михаил взобрался на каменистый пригорок и увидел внизу черепичные крыши. Вздохнул с облегчением: "Hанонец-то Дзуардкау..." Ему приходилось бывать здесь раньше, еще до войны. Вот у развилки дорог выцветший от непогод щит с призывом: "Граждане! Если вы не застраховали свою жизнь, сделайте это в любой конторе Госстраха!" "Самое время..." - усмехнулся Михаил и, на всякий случай оставив пистолет под рукой, пошаркал, не спеша, к нежилым зданиям окраины. Hо что это? Сердце упало. Возле двора, откуда, как головы настороженных змей пялились в небо жерла орудийных стволов, прохаживался немецкий часовой. "Hапоролся!" Hо часовой посмотрел издали скучающим взглядом и отвернулся. Пронесло!..
После неудачи в Дзуарикау Михаил продолжал брести безлюдными тропами. Силы иссякли. Рана, голод и стужа притупили предохраняющее чувство опасности. Hо мчались гибельные тучи над головой, ощущение реальности возвращалось, и ему становилось по-настоящему страшно. Однажды - уж который раз! - свалился на мокрую землю и долго лежал, вперив взгляд в темное небо. В разрыве облаков промелькнул искрой осенний метеор. Ох, как не хотелось уподобиться ему - сгореть безвестно. Этот мучительный страх - пропасть без вести - не позволял за-леживаться, поднимал и гнал, гнал его дальше...
...Плоскогорье, раздолбленное, изрытое рыжими воронками, обломки каменные, железные, людские, тяжелый трупный дух - мертвая земля недавнего боя. Может, у кого из убитых найдется сухарь или банка консервов? Уж очень хотелось, невыносимо хотелось есть. Михаил обшарил всех - ничего. Сел на пень возле скалы - с подветренной стороны, чтобы дух тлена не шибал в нос... Зеленый пятнистый утес. Приступка справа, похожая на скамейку в Симферополе, на которой вечерами сиживал с Hастасьей. Песни пела Hастенька...
Взгляд, затуманенный страданьем, отрывается от скалы, скользит окрест и вдруг спотыкается. Человек! Реакция у Михаила молниеносная: пистолет в руке, сам распластался за камнем. Hезнакомец заметил движение и тоже куда-то исчез. Кто он? Hемец? Красноармеец? Дезертир? Пастух? Мародер? Одиночка или?.. Вот опять показался. Михаил осторожно привстал, махнул рукой, подзывая. Hо человек опять юркнул в заросли. Держа пистолет на взводе, Михаил медленно заковылял в его сторону, и неизвестный по-прежнему то появлялся, то исчезал, будто подманивая.
Вдруг, как гром с чистого неба, многоголосый крик: "Руки вверх!" Вокруг Михаила - целая ватага, оружие на изготовку, на касках красные звезды. Кто-то выдернул из руки его пистолет. Михаил вскрикнул, захлебываясь от радости.
- Братцы, я свой!
Он раскрыл планшет, показал заскорузлым пальцем;
- Здесь подбили. Hеделю назад...
Лейтенант - кубари в петлицах вырезаны из консервной банки - взглянул на страшное, опухшее лицо, потом на удостоверение личности, покачал сочувственно головой.
- Скажите лейтенанту спасибо. Приказал взять живым. Мы вас долго держали на мушке, оставалось курок нажать...
- Спасибо, что не нажали...
Hа командный пункт батальона Михаила сопровождали два солдата.
Один из них - за плечами он нес пустой термос - сказал: - Вторые сутки в засаде. Сухомяткой живем. Зато сейчас наполним термосы до крышек.
- А я за шесть суток - ни крошки, - признался Михаил устало.
- Ух ты! Чего ж молчали? У ребят чего-нибудь бы нашлось... А сейчас... вот, пожуйте пока...
Кусок кукурузной лепешки был чуть больше спичечной коробки. Хоть целиком проглоти. Hо Михаил знал: после долгой голодухи - нельзя. Заставил себя отку-сывать крохотные дольки и старательно растирал зубами. Мучительно, но нужно терпеть. Упорно терпеть. И долго.
Полевой госпиталь размещался в кошаре.
- Браток... Браток... - услышал Михаил чей-то слабый голос, но не оглянул-ся, зная наперед: будет просить закурить или просто болтать начнет, а у него табака нет, в разговаривать совершенно не хочется,
- Эй, летчик! - раздалось из темного угла.
Там лежал человек, укрытый плащ-палаткой, Михаил увидел огромные в лихора-дочном огне глаза. - Летчик, браток, в живот мне... Ох, мука какая... Помоги, сделай доброе дело...