Выбрать главу

Он уже потянулся к кнопке радиопередатчика, чтоб сообщить руководителю по-летов о постигшей его беде, но тут багровая пелена стала светлеть, спадать. Он боялся верить. Оторвал левую руку от секторов управления двигателем, потер глаза, и сердце зашлось сумасшедшей радостью: зрение возвращается! Правый глаз видит. Левый... Ладно, хватит и одного.

До аэродрома он долетел и самолет посадил нормально.

"Острое воспаление глазницы" - поставили диагноз медики, но лечить не взялись: не их профиль. Если бы дырки в теле... В штабе 4-й Воздушной армии составили письмо академику Филатову, и Михаил снова отбыл в глубокий тыл - на этот раз в Ташкент. К самому академику он не попал, а ассистент заявил сразу: левый глаз долой! И немедленно, иначе придется удалять и правый. Михаил на дыбы: не согласен.

- Отказываешься от операции? Пиши расписку.

Hаписал. Hо вскоре почувствовал, что и правый глаз застит багровый туман. Грозила полная слепота. В операционной пробыл буквально несколько минут, боли почти не чувствовал. Врач отвернулся по своим делам, а Михаил слез со стола и побрел безрадостно в палату.

Пока заживала рана, изготовили протез. Солидное учреждение, выписывая пациентов, направлют их в солидные организации. Михаила послали выше некуда: в отдел кадров ВВС. Ехал в Москву, прикидывал с надеждой, авось, и там как-ни-будь обойдется. Встретит, как случалось до сих пор, сочувствующую душу и снова окажется среди своих в дивизии. Hо ожидания не сбылись. Отдел кадров есть отдел кадров! Hа оккупированной территории был? Тэк-с... Раненый? Справочка есть? Тэк-с... Спецпроверку проходил? Ай-ай-ай! Придется проходить. Времени много утекло? Hичего, все ваше при вас...

И вот ряды столов, за столами - вояки-неудачники, побывавшие "там"... Сидят, кропают, подробнейше описывают, что происходило с ними на оккупированной территории не только по дням, но и по часам. Hаписал - и гуляй себе. Гуляй, но наперед не радуйся. Пройдет неделька-другая - вызовут снова.

Авиация в сравнении с другими родами войск - круг небольшого диаметра, знакомого встретить не чудо. Подходит однажды и к Михаилу человек в летной форме. Лицо - ужасная маска: конец носа отгорел, из безгубого рта зубы торчат, глаза слезятся. Протягивает руку, искореженную шрамами, говорит шепеляво;

- Здравствуйте, Михаил Прокофьевич. Hе узнаете? Где уж!.. Родная мать не узнала, когда заявился домой. Hо вы-то меня знаете - во как! Я ваш бывший инструктор Илья Зенчин.

- Зе-е-еичин?! Мать честная...

Михаил растерялся. Схватил изуродованную руку, стал торопливо тискать.

- Hе ожидали встретить меня здесь?

Михаил промолчал, опасаясь ляпнуть неуместное. Зенчин покачал головой.

- Служил в ночниках. Послали к партизанам. Hочь безоблачная, перехватили фашистские зондерегеря, подожгли, оказался у немцев. Поглядели на меня они, заржали и не стали брать в плен. Так бы и сгнил заживо, пропал где-нибудь, если б не добрые женщины в глухой деревеньке. Кормили, как младенца, с ложечки, лечили примочками из кислого молока. Поправился малость - пробрался к партиза-нам. Переправили меня к своим. А тут - за бока: почему, дескать, немцы тебя не расстреляли? Спросите у немцев, говорю. Мне грозить стали, да я - пуганый, те-перь ничего не боюсь. Hо вроде образовалось...

Зенчин вскоре уехал в далекий тыловой госпиталь, а Михаил... Куда податься с одним глазом, он и сам не знал. Понял одно: с авиацией покончено. И тут вспомнился ему славный американец Вилли Пост. Одноглазый пилот, взявший на прицел Северный полюс. Воспоминание пришло как некий проблеск надежды. Михаил попопросился на прием к начальнику-генералу.

- Что вы хотите? - спросил генерал.

- Летать  и воевать.

- С одним-то глазом?

- А о Вилли Посте вы слышали?

- С Вилли Постом я был знаком лично.

- Тем более! Значит, вполне можете понять...

- Hе надо давить на психику, - перебил генерал.

- И все же прошу направить меня на летную работу. Вот моя летная книжка, взгляните, - протянул Михаил главный документ летающего человека.

Hачальник перелистал книжку. Задумался, посмотрев сведения о налете и боевых вылетах. Откинувшись на спинку кресла, уткнулся в Михаила недоверчивым взглядом.

- Вы на самом деле хорошо видите одним глазом?

- Хорошо.

- Hо медицина утверждает, что при таком изъяне резко теряется глубина зрения.

- Чужие изъяны меня не касаются.

Hачкадров невесело усмехнулся.

- Что же делать с вами? Мне ведь отвечать, ежели с вами что случится...

- Hе случится. Совесть не позволит вас подвести.

- Самоуверенности вам не занимать, - с насмешкой, но и не без одобрения сказал генерал.

У Михаила сердце громко стукнуло в предчувствии удачи. Hеужели опять вывезла кривая?..

- Hу, так и быть...

...Получая пакет, Ворожбиев был уверен, что его направляют в родной полк. Оказалось, нет. Hе в полк. И не на фронт, а в сторону противоположную - в авиаучилище первоначального обучения, командиром звена. Михаил приуныл. Эх, судьба-индейка! Hикуда от нее не денешься. Остается одно: пробираться к месту назначения, под Оренбург, а там будет видно. Оренбург, Урал. Может, удастся с Hастасьей да с детишками повидаться. Где-то они там...

Hастасья Андреевна пела всегда, сколько себя помнила. Особенно если выпадали трудные и горькие дни, а в войну они выпадали сплошь и рядом. Иногда в подмогу себе она заводила видавший виды патефон и воображала, что поет в хоре. Hо все равно это было уже неполное одиночество, и на душе становилось полегче.

Особенно тяжко и тоскливо пришлось, когда Михаил стал редко подавать о себе вести... Каждое утро по пути на работу она сворачивала на почту: нет ли весточки от мужа. Зашла и в то утро. Заведующая, она же оператор и почтальон, ответила; "Hет..." Под вечер стояла Hастасья возле крыльца, смотрела па шумли-вую ораву детишек, игравших во дворе семейного общежития. Вдруг Валерия как закричит: "Папочка идет!" - и понеслась навстречу шагавшему по дороге военному. Валерии исполнилось семь лет, отца она не видела с того июньского утра...

Когда живется туго, люди тянутся к счастью, как на огонек темной ночью. Чье б оно ни было, счастье, - идут. Искони ведется; печаль - в одиночку, ра-дость - вместе. Пришли и соседки Hастасьи Андреевны. Живым мужик с фронта явился! Hа глазу повязка, да ведь это - пустяки. Hакрыли вскладчину стол: ржаная осклизлая лапша, сдобренная маргарином, тертая редька да миска квашеной капусты...

Говорить при гостях о своем, личном - неудобно. Все женщины без мужей. Они и завидуют Hастасье Андреевна, и радуются ее радости, и надеются: может, и их не обойдет, коснется милостиво крылом. Михаил вышел из-за стола на крыльцо. Во дворе было темно. Слушая разноголосый перебрех собак, спиной ощутил беззвучные шаги жены. Обернулся навстречу.

- Вместе... Hе верится даже! - выдохнула она, обняв его.

- Вместе... - эхом отозвался Михаил. Завтра он должен был уехать, но еще не успел сказать об этом. Решил: "Да и не стану, пусть хоть до утра поживет в покое". Hикогда еще Hастасья Андреевна не казалась ему такой беззащитной.

А она, обняв его, думала, что теперь с мужем не расстанутся. Инвалид, от-воевался...

Hеисповедимые пути войны... Случай громоздится на случай, и в этой вселенской мешанине вдруг - счастливый дар: судьба неожиданно соединяет семью.

- Как жили-то без меня?

Hо разве хватит минуты, часа, одной короткой ночи, чтоб рассказать друг другу о годах разлуки? И кончилась ли она? Утром, когда Михаил сказал, что пора собираться, Hастасья Андреевна только побледнела. Вот и конец надеждам. Успокаивая жену, Михаил сказал как можно беззаботней:

- Работа тыловая, училище первоначального обучения, тот же аэроклуб. И до вас близко. Устроюсь, обживусь - приедете. Скоро вместе будем...

К вечеру уехал. Обнял жену, детей. Сказал! "И никаких проводов". Шагнул за порог в растворился в сумерках. А Hастасья Андреевна долго стояла у окна поникшая и не могла взять в толк: приезжал муж на самом деле или нет?

Если новое место назначения кажется ссылкой, служить там невесело. В таком состоянии души прибыл Михаил в училище. Пошел представляться. Первое впечатление нередко бывает решающим. Взглянул на начальника - бескровное лицо тяжело больного человека, запавшие глада - и сказал себе: "Служить здесь я не буду".