Германские танки прут напрямую, могут появиться здесь скоро, а могут и не скоро. Или вовсе не дойти: танк ночью - крот слепой. Правда, если уж враг проведает о полевом аэродроме, забитом самолетами, столь жирный кус он не упустит.
Барабоев приказал летному составу неотлучно сидеть в кабинах самолетов и в случае крайней необходимости, то есть нападения на аэродром, взлететь по его сигналу.
- Очередность следующая: я первый, за мной...
Вначале называл летчиков посильнее, поопытнее, самых слабых напоследок. Логика простая: кто сумеет взлететь в потемках, тому на роду написано выжить. Но каково было слабачкам пилотам слушать командирский инструктаж! "Ведь поразбиваются, бедняги, на взлете", - подумал с сочувствием Михаил, а тут и до него очередь дошла.
- Товарищ Ворожбиев, поскольку вы имеете опыт ночных полетов, пойдете лидером полка до Сальска.
- Как лидером? На У-2?
- К чертовой матери У-2! Берите... берите двадцать девятый "ил" и прокладывайте маршрут.
- А как же я? - пролепетал, едва не плача, Ваня Жуков, хозяин двадцать девятого.
Майор смерил его прищуренным взглядом, фыркнул:
- Соображать надо... Не понимаешь? Отверни смотровой лючок и залезай в фюзеляж. Не Илья Муромец, втиснешься как-нибудь...
КП опустел. Михаил приготовился лететь, куда велено. Не исключено, что и на тот свет. Ибо, как уже сказано, "ил" для ночной работы не приспособлен. Ворожбиев, конечно, убеждал себя, что взлетит нормально, успокаивался, забывался на несколько минут. Однако ожидание, неопределенность, усталость - целый день носился на малых высотах - возвращали его к скверной действительности. Гоня черные мысли, Михаил перебирал в памяти эпизоды мирного времени, но и это не помогало - мало-помалу его сердцем стала овладевать другая, тягучая тоска - по жене, детям, по родному дому. С горечью невозвратимости вспоминал квартиру в Николаеве, реку Буг, Варваровский мост, возле которого учил плавать Эдика и Валерию, сам город в дыму заводов и в зелени прибрежных парков. Понимал: не надо бередить душу перед трудными испытаниями. Заставлял себя думать о хорошем, о письмах Настасьи, обстоятельных и сердечных. Они были, как луч света из иного, спокойного мира, того, далекого тылового городка, куда эвакуировали семью. Были, как праздник, как символ другой жизни - без ежеминутных смертей и разрушений, просто жизни, которая теперь казалась недосягаемой мечтой.
Время шло. Степь затаенно безмолвствовала, лишь стрекотали цикады да на севере вдали что-то полыхало, подсвечивая небосклон. Затем зарево подвинулось вправо, и Михаил понял, что начало светать. Он отстегнул парашют, вылез из ка-бины на крыло. В еще темной лесопосадке отливали смутной белизной стволы бере-зок, фыркая, шевелил сухую траву еж. В Мечетке кукарекнул петух, и тут же в ответ ему заорали другие. На востоке небосклона быстро прочертилась бледная полоска. Рассветало все заметней, но аэродром по-прежнему таился в безмолвии.
Михаил постучал легонько по обшивке фюзеляжа, негромко спросил:
- Как ты там, выдрыхся, добрый молодец? Вылезай!
Из смотрового лючка показалась лохматая голова, затем вывинтилось щуплое тело. Потирая бока, Жуков кисло пожаловался:
- Там, дядя Миша, железяк всяких - страх! Думал, насквозь проткнут.
- Сделай зарядку, и все пройдет. А лучше мотай к командиру, скажи, мол, Ворожбиев спрашивает, какие будут дальнейшие указания.
Сержант убежал, гоцая сапожищами, и тут же вернулся. С веселым лицом отра-портовал:
- Майор велел вам явиться и нему.
Барабоев сидел в кабине, фонарь открыт.
- Товарищ Ворожбиев, обстановка изменилась к лучшему. Если мы бросим здесь У-2, нам не поздоровится. Так что запускайте мотор и держите курс в штаб дивизии. Дальнейшие указания получите там.
Михаил еще топал к грязному, запыленному "кукурузнику", а "илы" уже исчез-ли за горизонтом. Все, кроме одного. Двадцать девятого заколодило - ни тпру, ни ну! Будто злой рок вцепился в бедолагу Ваньку Жукова: перегревается двигатель. И тут на дальний край аэродрома выползло что-то странное - приземистое и серое. "Танк! Немцы!" - закричал кто-то. Возле машин с полковым имуществом переполох. А Ванька Жуков все возится со своим "илом".
Но это был не танк. Поперек поля на голых дисках катилась полуторка. Из кузова, набитого солдатами, заорали:
- Какого... вы тут маринуетесь! Тикайте! В станице немцы!
Ворожбиев подбежал к самолету Жукова. Водяной радиатор исходил паром.
- Что у тебя?
- Я только начинаю свечи прожигать, а он уже кипит.
- Пусть кипит, взлетай!
- Он не хочет... Мощности мало.
- Мозгов у тебя мало! - ругнулся Ворожбиев. - А ну, бегом на У-2 и в воздух. А я на "иле".
- А если не поднимете?
- Не твое дело!
Жуков прытко полез в "кукурузник".
Автомашину без скатов поглотила пыль. Жуков потарахтел на У-2. Михаил остался один на один с неподдающимся "горбатым". Стрельба слышалась все явственнее, бой шел где-то совсем недалеко. Михаил поднялся на крыло, присел на борт кабины, взглянул на приборы. Откуда взяться мощности, ежели температура воды и масла за красной чертой! Остужать надо! Остужать... Вон с утра какая жара...
Спрыгнул на землю, заглянул в брошенную на стоянке пожарную бочку. Вода вонючая, с окурками. Поднял банку из-под тавота, принялся окатывать раскален-ный двигатель, как лошадь; Упарился, снял гимнастерку, выплеснул ведро себе на голову. Ф-фуф!.. Вот бы поглядел кто, какую я "горбатому" баню устроил! С язычка не слезал бы... А уж в "боевом листке" изобразили бы непременно. "С кавалерийской скребницей!.." Присел в тени под крылом. Что же делать? А если поднять самолет сразу после запуска, не прожигая свечи? Мотор может потянуть, а может и не потянуть. Если потянет - хорошо. А если нет, если обрежет на взлете? Тогда плохо, амба! Тьфу! А ежели не взлетать вообще? Сжечь самолет к чертям и... привет, Маруся! Кто и что тебе скажет? Ты сам себе здесь и царь, в бог, и воинский начальник. Неисправный самолет врагу не оставил? Нет. Значит, и спроса с тебя нет... Так-то оно так, да только себя-то не обманешь. Встретишься потом с подлецом каким-нибудь, с трусом - и помалкивай в тряпоч-ку: "Сам такой!" Нет, не хочу! Выбор един. Как говорится, разумный риск. Ежели такой существует... Эх, фортуна, фортуна! Красивая, говорят, ты бабенка, да больно капризная. Но чем черт не шутит...
На другой стороне аэродрома разорвалось несколько снарядов, раздалась пулеметная стрекотня. Михаил поежился, подумал мимолетно: "Интересно, какой у них калибр?" - и, обжигая ладони о раскаленную обшивку самолета, взобрался па крыло. Окинул взглядом окрестности, затем кабину. "А температура спадает. Но запускать, пожалуй, рановато". Опять серия взрывов прошлась по дальнему краю летного поля. "Вот проклятье! Этак в "вилке" окажешься. Дольше сидеть - это риск уже неразумный". Запустил двигатель, зажал тормоза, дал полный газ. Все жилки напряглись; обрежет или нет? Но мотор перебоев не дает. Самолет уже в разбеге, взлетает. Михаил сбрасывает обороты и ложится на курс.
Подобных ситуаций на войне хватало. И автору этих строк примерно в те же дни пришлось угонять самолет из-под самого, можно сказать, носа немцев.
Помню поселок Подгородний возле Днепропетровска. Земля ходуном, небо дрожит от гуда - бомбят мост через Днепр. А по мосту - поток: телеги, машины, детские коляски. Ревут надсадно моторы, воют клаксоны, воют люди... Немногим суждено выбраться на левый берег: бомбежки чудовищны.
На площадке Подгородного (аэродромом ее не назовешь) ремонтируют самолет, который мне приказано перегнать. Фанерный У-2. Отбомбившиеся Ю-87, "штукасы", выходя из пикирования, шныряют над нашими головами. Ремонтники нервничают, боятся. Мне, военному летчику, жестокими законами войны предопределено: то ля я убью врага, то ли враг убьет меня. Но им-то, рабочим, каково в неутихающем грохоте? К тому же мы в неодинаковом положении: я улечу на отремонтированном ими самолете, они останутся. Поэтому я чувствую себя перед ними виноватым. Как бы лично виноватым.