Самое странное, что входная дверь Дома оставалась заперта изнутри. Обе ночные дежурные, совершенно заслуживающие доверия, фрау Бус и китаянка Ки Ван, жилистая, с неподвижным лицом и немигающим взглядом, похожая на глиняного солдата из раскопок, обе в течение минувших ночных часов не заметили в Доме ни малейшего подозрительного движения. На запоре оказалась и дверь в сад. Да и невозможно было предположить, чтобы кто-нибудь из постоянных обитателей Дома, выйдя в сад, сумел перебраться через огораживающую его каменную стену. Ночные дежурные, срочно вызванная ими Ильзе и двое полицейских, вызванные уже ею, с озабоченными лицами переходили от двери к двери, от окна к окну и, светя фонариками, глубокомысленно и безуспешно изучали замки, задвижки, крючки, щеколды. Старик, по-прежнему без штанов, босиком, некоторое время следовал за ними, прислушиваясь к тому, что они говорят и даже вставляя свои замечания; наконец, Ильзе строго приказала китаянке Ки Ван увести Старика прочь.
У себя в комнате он, свесив ноги, сидел на кровати, смотрел на пустую подушку Ребе и думал о том, что больше не увидит его. Он вспоминал никогда не спящий глаз Ребе, паутинку, фуражку с длинным козырьком, острые плечи, привычку залеживаться по утрам в постели, вспоминал аккермановское дело, Татьяну, всё, что было до нее и после нее, по плоским щекам текли слезы, сухие, побелевшие губы беззвучно шептали ругательства — тяжелые, поганые слова, которые набрались в память за долгие грязные годы жизни, пальцы крепко вцепились в край кровати, точно она могла вдруг качнуться и сбросить его.
Ребе нашли на вокзале. Он купил у кассира билет в Париж (с пересадкой в А. — прямого поезда отсюда, понятно, не было), прошел в зал ожидания, устроился в кресле и задремал, чтобы больше не проснуться. Из вещей при нем был только старый железнодорожный справочник, испещренный цифрами и непонятными пометками. В кармане покойного обнаружили письмо с парижским адресом на потертом конверте, слепленном из грубой оберточной бумаги. Письмо изъяла полиция.